Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Всю следующую неделю шеф-маэстро ходил мрачнее тучи. В понедельник и вторник блюда во «Вкусном Одеоне» выходили только в натуральном миноре. В среду и четверг – в гармоническом, и лишь в пятницу зазвучали в мелодическом, но до мажора не дотягивали, – туча никак не хотела рассеиваться. И он совсем не удивился, когда та самая туча материализовалась в одном из поздних субботних посетителей.

Несмотря на то, что все столики были заняты или заказаны, гость всё равно вошёл, раздвинув швейцаров животом. Хотели звать полицию, но Октавиан распорядился нарушителя пропустить.

– Ага, пахнет густо! – заметил тот, останавливаясь у столика, где неделю назад сидела Айода.

– Да, очень грустно, – согласно вздохнул наш знакомый. – Но в миноре всё обычно деликатнее и трогательнее.

– Вот и славно, – гость положил тросточку на стул и уселся сверху. – Тогда я вашу музыку потрогаю.

– Извольте, – без задней мысли ответил мальчик.

Клиент пролистал меню:

– Вы сочиняете любое блюдо?

– Совершенно любое.

– Тогда изобразите радугу, маэстро. И приправьте лимонным соком.

Октавиан заторопился с заказом на кухню, где его догнал Бебио, первая скрипка оркестра.

– Что это он имел в виду? – музыкант был озадачен.

– Да, как это мы исполним радугу? – тут же возник и Пепио, близнец Бебио, тоже иногда первая скрипка.

– Видно, иностранец и имел в виду радужную форель, – успокоил их шеф-маэстро.

Быстро набросав тему блюда, он добавил фортепианное соло за счёт заведения и поспешил обратно на сцену – клиент должен был остаться довольным.

Пока еда готовилась, незнакомец слушал фокстрот «Фрикасе из кролика на волшебных роликах», изредка разевая рот, словно зевая. И Октавиан, дирижируя оркестром, уловил, что звучание инструментов стало как-то неравномерно распределяться по залу – оно уже не било в своды с упругой полнотой, а утекало к столику у сцены – только громыхание ударных в целости и сохранности уходило к морю, сгоняя чаек с парапета.

Когда пьеса была доиграна до конца, толстяк громко выпустил воздух и промокнул губы салфеткой. Раздались жидкие, непривычные для заведения аплодисменты, а кто-то из компании, которой предназначался заказ, громко пожаловался, что они ждали фрикасе из африканского кролика, а получили одни ролики.

Октавиан тут же спустился к столику гостя.

– У нас не принято есть музыку в прямом смысле, – сказал он. – Но раз уж вы решили это сделать, учтите, что находитесь ближе всех к оркестру, и с вашим аппетитом другим ничего не достанется.

– А как же маракасы? – подмигнул толстяк, расправляя салфетку поверх манишки. – И маримба?

В тот же момент на сцену вышел конферансье:

– «Крошка форель в море лимонов», – торжественно объявил новое блюдо. – Жаркое-ванстеп!

На блестящем подносе внесли серебряный сотейник, весь в завихрениях аппетитных ароматов, которые тут же, сверкнув, подхватили саксофоны. Пианист налёг на клавиши, ударник врезал по барабанам, тромбоны и трубы взревели, жаря ванстеп, а клиент с недоумением уставился в блюдо с рыбой. Некоторое время он задумчиво ковырял форель вилкой, нанизывая и рассматривая в свете люстр, потом промокнул глаз салфеткой и встал из-за стола.

Музыканты увлечённо дёргали струны, пиликали и дудели, особенно старался пижон за барабанами, зажмурившийся от блаженства.

– Я протестую! – вдруг запищал пузан. – Это не мой заказ!

Он замахал салфеткой, пытаясь привлечь к себе внимание.

– Что, слишком горячо? – повернул голову Октавиан.

– Нет!

– Громко?

– Нет!

– Тогда подождите, сейчас будет фортепианное соло – подарок от заведения!

– Какое соло?! – посетитель ещё раз оглядел сцену и вдруг легко, словно мячик, подлетел в воздух, приземляясь рядом с роялем. Не обращая внимания на аплодисменты и одобрительный свист, он снова замахал салфеткой, но музыканты от своих нотных салфеток так и не отвлеклись.

В зале уже начали посмеиваться, когда гость выкинул следующую штуку: ухватил рояль за фигурную ножку и одной рукой задрал в воздух так, словно тот был сделан из папье-маше. При этом на гладком лоснящемся лице не дрогнул ни один мускул.

Пианист, продолжив пассаж, поразил аккордами пустоту и едва не упал, совершив на вращающемся табурете полный оборот. Вонзившись в пол носками туфель, он с недоумением уставился на голую сцену.