Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Фантастические существа пронеслись мимо, смешались с волнами Индийского океана. Выступил берег, усеянный изумрудными звёздами пальм, взметнулось пламя костров, вокруг которых раскатисто и неровно зачастили барабаны.

Принцесса почувствовала, что струн касаются, но не так бережно, как это делали волны семи морей. Сейчас они вибрировали нервно, подобно звучанию барабанов. И почти сразу в прозрачном полотне появился кривой стежок – неверная нота кольнула и, словно иголка нить, потянула её за собой.

Птица расправила крылья, останавливая полёт, и пространство вздулось пузырём, приближая происходящее у костров до расстояния вытянутой руки. Замелькали лица, покрытые пепельным пунктиром татуировок, сверкнули белки с плывущими зрачками. Болезненная нота вновь пронзила, дёрнула, притягивая Унцию к человеку, лежавшему на спине в круге танцоров. Но, опередив её протянутую руку, к несчастному устремилась Песня.

В следующее мгновение мускулы, сведённые в гримасу муки, разгладились, и человек сел на песке. Не спуская глаз с лица принцессы, он затянул что-то пронзительное и одновременно весёлое. И это была её мелодия!

Пространство вокруг вновь звучало чисто – вредная нота растворилась без следа.

– Хорошо, очень хорошо! – похвалила Птица. – С первого раза так вселить надежду!

– Неверный интервал был совсем небольшим, – Унция почувствовала, как её тянет уже в другую сторону.

На какое-то время всё заволокло непроницаемой облачной пеленой, но нить внутри продолжала дёргаться и дрожать, безошибочно указывая путь. И, когда пелена рассеялась, под ними был большой город у реки. Мелькнули башни высокого собора, подплыла площадь, полная людей. Разноголосый гул нахлынул со всех сторон, но призыв о помощи звучал отчётливо, высоко над толпой.

Присмотревшись, принцесса заметила крошечную фигурку, медленно, словно божья коровка по стеблю, двигавшуюся по канату. Она не видела лица канатоходца, но слышала, что это ещё совсем мальчишка. Страх, время от времени сжимавший его сердце, отдавался в ней мутными всплесками.

«Мне нельзя упасть, никак нельзя упасть! – звучало на молящей, постоянно повторяющейся нотке. – Если я упаду, некому будет заботиться о моих младших сёстрах и матери, которой сейчас так тяжело. Будь у меня отец или старший брат, я бы мог упасть. Но их нет, и мне нельзя упасть, никак нельзя упасть!»

Коротенькими шажками он скользил по верёвке, которая вибрировала и раскачивалась всё сильнее. Толпа внизу тоже качалась, расступаясь там, где скрещивались в высоте канат и шест.

– Ты не упадёшь, – подпела Унция в такт его шагам. – Ты совсем мальчишка, но уже такой смелый!

– Да, я смелый! – повторил он, продолжая идти вперёд.

Песня принцессы расстелилась прозрачным полотном поверх каната, и как раз вовремя, – налетевший ветер накренил шест, и нога канатоходца соскользнула с верёвки.

В толпе раздался отчаянный женский крик, и мелькнуло совершенно белое лицо. Но мальчик, найдя опору, уже сыграл шестом, восстанавливая равновесие. Зрители на площади зашумели, захлопали, раздался одобрительный свист.

Он шёл, считая шаги и чувствуя, как в него вселяется удивительная, незнакомая уверенность. Виски и лоб стали горячими, словно голова погрузилась в чудесное, солнечное облако, державшее его на весу. Тяжёлый шест в его руках стал крыльями, и, оттолкнувшись от каната, он сделал кувырок через голову.

Такого здесь ещё не видели, и городская площадь разразилась криками восторга: маленький трюкач плыл над верёвкой, едва касаясь её ступнями.

Унция слушала, как сердце мальчика освобождается от страха, способного столкнуть его вниз. Она не отставала ни на шаг, пока весь путь до карниза не был пройден.

Песня, снявшись с каната, вернулась к хозяйке, и они поплыли прочь от шумного ликования толпы.

– Вот опять ты меня порадовала, – сказала Птица весело. – Скоро твоя Песня сможет летать сама, без нашей помощи.

– Ой, я снова что-то слышу! – воскликнула Унция вместо благодарности. – Это совсем близко!

Новый сигнал заставил их снизиться, и они поплыли над широким бульваром, путешествуя сквозь пешеходов и оставляя на их лицах ясное выражение мечтательности.

Нотка колола сильнее и сильнее, и скоро источник беспокойства стал очевиден. На тротуаре перед ухоженным господином стояла худенькая женщина в стареньком дождевике. Она то и дело наклонялась, пытаясь поймать его руку, и каждое движение её головы, и каждый манёвр пухлого запястья посылали кривые стежки, нарушающие гармонию пространства.