Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

То, что у новой знакомой есть голос, Октавиан каким-то образом знал и так. Но то, что услышал, когда все посетители и служащие разошлись, стало для него настоящим откровением.

Как только Айода запела, внутренности «Вкусного Одеона» поблекли, а потом и вовсе перестали существовать. Хрустальные люстры, бра, разноцветные панно, белоснежные скатерти – всё смешалось в однородную массу и расползлось по углам, становясь орнаментом необыкновенной картины. А голос девочки, словно кисть гениального Магрита, заново рисовал пространство вокруг, приглашая в зал потоки чудного света. И Октавиану открылась дворцовая площадь Родного острова, так, будто он смотрел на неё с высоты птичьего полёта. Ему стали видны и парусники в бухте, и махина эсминца на рейде, и лодчонки торговцев и ловцов жемчуга.

В песне Айоды не было слов, но её звуки сами складывались в стихи, зазвучавшие у него внутри:

Песня лилась, и подхваченный потоками света Октавиан потерял пол под ногами и поплыл, поплыл, уходя в пепельно-жемчужную дымку, а та, рассеявшись, открыла взгляду сказочный лес и озеро, вода которого была полна живых огней.

А голос Айоды уже вёл по тропинке к цветочному полю, над которым возвышался холм, обсыпанный золотым звездопадом, и что-то нестерпимо яркое сияло на самой его вершине. Но он не успел зажмуриться – мелодия уже несла дальше – над разноцветными морями, в стремительном чередовании ставшими широкой радугой, и Октавиан увидел зверей с человеческими лицами и людей с крыльями птиц, мчащих наперегонки друг с другом.

А затем послышался шелест других крыльев, и на него взглянули глаза такой красоты, что он перестал ощущать руки и ноги, словно стал нотой, сыгранной и повисшей в пустоте.

Но голос Айоды не дал упасть, подхватил, увлекая выше – над гигантским хрустальным амфитеатром, к самому блеску звёзд, и он несколько незабываемых мгновений внимал их величественному и торжественному звучанию. А потом мелодия плавно потекла к финалу, и последние звуки бережно вернули его на место.

Когда Октавиан, потрясённый, лишённый дара речи, вышел на улицу следом за волшебной певицей, то увидел, что люди на тротуаре стоят без движения, а птицы замерли в небе, каждая на своём месте. Айода вздохнула, и все задвигались, направляясь дальше по своим делам. Но сам шеф-маэстро так в себя и не пришёл. О, если бы он знал, что то, что произойдёт в следующую минуту, будет им обоим во благо!

– Вам понравилось, как я пела? – Айода смотрела с надеждой.

Он хотел сказать, что никогда в жизни не слышал ничего подобного, но язык отказался повиноваться, а мышцы лица свелись в совершенно неуместную гримасу, и Октавиан промычал что-то невнятное, отворачиваясь и стыдясь этого нелепого выражения.

Айода ещё несколько мгновений искала его взгляд, но потом искры в её глазах погасли.

– Я отчего-то очень этого боялась, – произнесла чуть слышно, – что не буду вам нужна…

Она развернулась и пошла по улице, постепенно ускоряя шаг, а Октавиан, всё ещё лишённый дара речи, стоял и беспомощно смотрел ей вслед. Когда же вновь ощутил руки-ноги, девочка и птица уже исчезли в сумерках.

Как ни старался, он не мог себе объяснить, что вдруг на него нашло. Может, внезапное оцепенение и немота уравновешивали в мире ту стремительную, разноголосую картину, свидетелем которой стал? Пожалуй, впервые ему довелось узнать, что такое настоящая Музыка, увидеть силу, способную оживлять пустоту. И как же нелепо он упустил это чудо, эту небывалую, неслыханную красоту!