Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

— И сколько вы не спите?

— Это не важно, наверное, три или четыре дня.

Унисса улыбнулась эконому как маленькому ребенку.

— Что же вы, господин Канлик?

— Господин энгавр умер, — прошептал эконом. — Он спросил у меня воды, но я не успел принести… Я, наверное, на секунду заснул.

В пальцах у Униссы появились два незнакомых Эльге листа. Один серо-зеленый, похожий на лодочку, а другой — красный, с заворачивающимися краями.

— Господин Канлик…

— Да?

— Ну-ка, возьмите и разжуйте.

— Вы уверены?

— Сядьте в кресло, — сказала эконому Унисса, — разломайте листья надвое и жуйте.

— О, если бы это был яд! — вздохнул Канлик, послушно опускаясь на сиденье.

Несколько мгновений он медлил, вертя листья перед глазами, затем, сложив их пополам, сунул в рот.

— Жуйте.

— Фую.

Эконом задвигал челюстью. Взгляд его обратился в себя. Голова склонилась набок.

— Кифленько, — произнес он и тут же заснул.

Лицо его разгладилось и порозовело.

— Что ж, давай закончим с границами, — сказала Унисса ученице, вновь вставая на лавку с ногами. — Готова?

— Да, мастер Мару, — сказала Эльга, разворачивая карту.

До темноты они успели наметить большую часть местечек.

Им осталось обозначить лишь Гарь-поле, которое должно было изогнуться полумесяцем справа, и поправить границы самого Дивьего Камня, но Унисса сказала, что на сегодня хватит, кончено, она просто валится от усталости.

Они зажгли фонари. Завозился и проснулся господин эконом. Потом прибежал мальчишка с кухни и принес корзину с ужином — завернутые в тряпицы для сохранения тепла горшки с мясной похлебкой.

Вчетвером они долго смотрели на панно.

Оно мягко отражало свет и казалось расколотым по прочерченным палочкой линиям. Мальчишка, старше Эльги года на два, на три, так и застыл с открытым ртом.

— Сколько еще? — спросил Канлик.

— Две недели, — ответила Унисса.

— Невозможно. Шесть дней.

— Я попробую.

Путь с холма в гостиницу напрочь выпал у Эльги из памяти. Только что темнели и пахли листьями мешки, густели сумерки за перилами беседки, и вдруг под ногами уже ступеньки гостиничной лестницы, а впереди поднимается мастер Мару, сворачивает по коридору в свою комнату. И совершенно непонятно, был ужин или обошлось без него.

Кошмар.

Как разделась, как легла, Эльга тоже не помнила. Помнила только, как, проснувшись, сходила на ночной горшок. В ушах постоянно шумело и шуршало, в глазах рябило, а знак, поставленный мастером, чесался и зудел. Возможно, конечно, что так проклевывались грандальские умения, но им, кажется, было еще рано.

Просыпаться не хотелось никак.

Сквозь сон слышалось, как кто-то ходит по комнате, что-то говорит, впускает в распахнутое окно распаренный воздух, но едва разлепленные глаза тут же смыкались, а сладкое небытие притягивало голову к подушке.

— Эльга. Эльга!

С нее сдернули одеяло, встряхнули и поставили на ноги.

— Я не хочу, — скривила губы Эльга.

Но твердая рука не дала ей упасть обратно в постель.

— Эльга! У нас не времени.

— Я сплю.

— Тогда просыпайся, — сказала Унисса. Она сунула платье в пальцы ученицы. — Одевайся.

— Я вам что, лист в мешке?

— Именно. И лист живой, а не мертвый!

— А можно завтра?

— Нет.

— Ненавижу листья!

— Что?

Шлепок ладонью по щеке вышел хлесткий, неожиданный. Слезы так и брызнули у Эльги из глаз.

— Мастер Мару! — вскрикнула она.

Щека запульсировала жаркой болью. Но еще больше было обидно. Что она сказала-то? Подумаешь!

— Одевайся! — ледяным тоном произнесла мастер.

Эльга стояла, не двигаясь. Мутная слеза, скользнув с подбородка, расплылась кляксой на половой доске.

— Я жду тебя, — отрывисто сказала Унисса и вышла из комнаты, оставив дверь открытой.

Эльга еще поплакала, но руки знали свое дело — ослабили ворот, вскинули платье и просунулись в рукава.

— Ненавижу! — повторила Эльга.

Озадаченно прошелестел сак.

— Да! — выкрикнула Эльга. — И тебя тоже! Всем вам чего-то надо от меня! А я… я же не грандаль, я еще никто!

Она затянула концы платка на голове так, что голова чуть не лопнула.

С подоконника с холодным презрением на нее посмотрел неудавшийся букет с Дивьим Камнем. Кромки нескольких листьев уже отстали и завернулись, превращая работу Эльги в унылую и мрачную картину.

— Сам дурак! — сказала ему Эльга.

Букет ответил высокомерным «кх-м». Ему, с высоты его уродства, простое «дурак» виделось чуть ли не похвалой. Всего лишь дурак!