Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

— Меня учил один старик из Серых Земель, — сказал он, пряча руки, — не думаю, что и у него была какая-то печать.

— Он тоже был мастер смерти? — спросила Эльга.

— Не-а.

Скаринар подошел к треснувшей вазе и выковырял из нее яблоко, которое выглядело свежее остальных фруктов. С удовольствием откусил от него едва ли не половину.

— Он был сумасшедший, — сказал он.

— Что же это был за мастер?

— Не знаю, — пожал плечами Скаринар. — Я убил его. Не понадобилось даже мастерства, представляешь? Хороший округлый булыжник и вовремя подставленная лысая голова. Бам-м! И я свободен. Но знаешь, что я понял? Мастерство сидит в каждом человеке. Правда, кому-то дано его совсем немного, а кого-то оно переполняет с лихвой. Мастера же просто видят, кто и на что способен, и отбирают тех, кто более расположен к их виду мастерства. Печати и прочее не имеют к этому никакого отношения. Они, скорее, символизируют моменты, где ученик закрепляется за мастером.

— У нас был отбор, — сказала Эльга. — А я вообще решила сама, каким мастером мне быть.

— Серьезно? — усмехнулся Скаринар и ловко запустил огрызок в окно. — Наивность тебя не красит. Ладно, — он вытер руки о штаны, — я тебя предупредил, моего портрета не касайся. Листьев у тебя достаточно, завтрак накроют позже, все, жди фалабадца.

Мастер смерти похлопал по колонне ладонью и вышел.

Солнце наполняло зал светом, но Эльге казалось, что вокруг сплошная, зыбкая, чуть подсвеченная муть. Слезы? Нет, не слезы.

Дурнота.

Сладковатый запах стоял в горле.

Новый титор Фалабада имел низкий рост и что движениями, что лицом очень походил на крысу, за какой-то надобностью примерившую муландир.

На поставленном для него стуле человечек сидел тихо, сверля Эльгу маленькими дымчатыми глазками, но изредка весь напружинивался, замирал, поворачивался к панно остроносым, вытянутым профилем, словно расслышав в стороне неясный, беспокоящий звук. Может быть, хлопок крысоловки? Кисти его рук с тонкими, длинными пальцами, обхватившими подлокотники, тогда тоже меньше всего казались человеческими.

Узор претендента на Фалабадский вейлар был хитер и извилист. Розетками и полукружьями он танцевал вокруг сердцевины, осиновые листья теснились, покрывая крапивные, те свою очередь подпирала липкая росянка, а за ней вновь объявлялся осиновый слой, будто его никогда не было раньше.

Голос у человечка был вкрадчивый, шелестящий.

— Делайте меня хорошо, — сказал он Эльге, показывая зубы в улыбке, — я не собираюсь расстраивать господина кранцвейлера. Мой портрет будет висеть долго.

— Я постараюсь.

Эльга рассматривала узор, не совсем понимая, как к нему подступиться. Суть человечка все время ускользала от лиственного зрения за новыми и новыми узорами, рисунками, бегущими прочь виньетками. Ничего удивительного, что он принял внимательный взгляд на свой счет.

— Что, нравлюсь?

Улыбка сделалась шире, уверенней. Человечек выпрямил спину.

— Я вас изучаю, — сказала Эльга.

— Я могу встать, так лучше видно.

— Не стоит.

Эльга прищурилась. Человечек, все еще улыбаясь, вдруг напрягся, выпучил глаза, отвернул лицо к окну. Казалось, в ту же секунду готов сбежать.

— Слышишь? — спросил он тихо.

— Что?

— Смех, — еще тише сказал похожий на крысу титор.

Эльга прислушалась. Шептались листья, поскрипывали, пофыркивали букеты на панно, кривился в усмешке букет Скаринара, будто цепочки, позвякивали алые нити. Но смех?

— Не слышу, — сказала Эльга.

— Да? — Человечек утратил неподвижность и посмотрел на девушку. — Должно быть, показалось. — Он шумно сглотнул. — А то, знаешь, дети смеются, все время бегают за мной. Не могу избавиться. Преследуют меня.

За листьями суть его оказалась черна как сажа. Сморщенные комочки той же осины. Выгоревшая пустота. И желтые, с черным пятном внутри цветы белены. Пахнуло запекшимся на огне мясом.

Эльгу передернуло.

— Что? — чутко отреагировал человечек.

— Ничего.

— Ты тоже слышишь его, — уверенно сказал он.

— Кого?

— Смех. Детский смех. Не мешало бы обыскать зал, поставить охрану. Дети умеют прятаться. Спрячутся и смеются.

— Ничего я не слышу.

Эльга придвинула к панно низкую, на две ступеньки приступку. Потом, на мгновение прикладывая ладонь, выбрала из горы полотняных мешков в углу нужные. Даже пальцы уже не было необходимости запускать внутрь.

— Не шевелитесь.

Человечек облизнул губы.

— Ты делай хорошо.

Как получится, чуть не ответила ему Эльга. Огонь, безумие, тонкая синяя лента, неясно как уцелевшая среди обугленных головешек. Ей не хотелось собирать все это в больную душу сидящего на стуле будущего титора.