Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

А я буду осторожнее.

Она взяла новую доску, подбила сак ближе. Вы, похоже, не чувствуете, пока вам ничего не угрожает…

Букет за букетом Эльга упорно набивала мастера смерти, и каждый раз букеты чернели, трескались, превращались в прах. Едва она хотела добавить листьев, поправить узор, сделать невинный какой-то штрих, и в руках у нее оставались одни осколки.

Пальцы стало жечь.

Набивка приносила все больше боли, но Эльга не обращала внимания. Пусть пальцы хоть заживо, до косточек сотрутся!

— Не нравится? — шептала она, сама чуть не плача. — Надеюсь, ты мучаешься. А еще, надеюсь, тебе страшно.

Потом просто не осталось сил.

Первых беженцев они увидели через день.

Это была семья — муж, жена, двое погодков, мальчиков, наверное, восьми и девяти лет, — которая тихо брела по краю дороги. Лица у них были пыльные, у детей глаза и губы отерты тряпочкой. Женщина тащила на спине высокий бельевой тюк, прихваченный через малахай к ней платками и веревкой. Мужчина в заношенном муландире, какие носили лет пятнадцать назад, тянул тачку с посудой и тем, что удалось прихватить — какими-то свертками, пучками железа, бочонком, мочалом, кадками. Дети шли с худыми мешками на лямках, очень похожих на первый Эльгин сак.

Они спросили про ближнее местечко, далеко ли оно, можно ли там остановиться, мальчик, младший, спросил воды.

Над переносицей у Сарвиссиана легла вертикальная кладка, словно ему защемили лоб. Он свел фургон с дороги, и все вместе они устроили небольшой привал, развели костер, пожарили клубни и мясо, подсластили воду из ручья медом.

— Откуда вы? — спросила Эльга.

— Издалека, — махнул рукой на запад мужчина. — Третью седьмицу идем. Надо бы еще дальше, в тайя-гу.

В глазах у него стоял страх.

— Гонит кто? — спросил Сарвиссиан. Борода у него дернулась, брови сдвинулись. — Титор какой или энгавр?

Женщина посмотрела почему-то на Эльгу.

— Смерть гонит, — сказала она, подбирая под себя ноги. — Мастер тангарийский. С разными глазами. — И добавила шепотом: — Он смерть и есть.

— Говорят, он один войско Края победил, — добавил мальчишка постарше, выгребая прутиком из костра кусок мяса.

— Целую тысячу! — показал руками его брат.

Среди солнечного дня сделалось холодно, зябко. Казалось, далеко беда, далеко, а она рядом. Близко. Смотрит в упор.

— Вы видели его? — спросила Эльга.

— Не, — заговорили мальчишки. — Кто посмотрит, тот умрет.

— Не видели мы его, — сказала женщина. — Просто через наш городок с Аветы, с Жиморца, с Повяти люди хлынули, кто конный, кто пеший, кто из войска сбежал, кто торговлю свернул, три дня рекой.

— Мы уж понаслушались, — очищая кожицу с клубня, сказал мужчина. — Говорят, он людей за людей не считает. Что дети, что старики, все ему едино. Мертвые даже приятней. Говорят, посмотрит, и человек замертво падает. Или просто пальцем укажет. В том и мастерство. В Жиморцах, по слухам, всех, кто не сбежал, уморил.

Он дал очищенный клубень старшему сыну, тот разломил его пополам и поделился с младшим.

— Ну, мы и не стали ждать, когда нас коснется, — сказала женщина. — Все бегут, а навстречу никого. Ни одного воина. Сначала хотели до столицы податься, а потом Гайс мой (мужчина на этих словах кивнул) сказал, что и Стогон не удержится, и кранцвейлер, — она понизила голос, — скорее всего, недолго проживет. Решили как можно дальше на восход идти, пусть и места дикие, так все лучше, чем умереть.

Сарвиссиан с треском сломал сухую ветку, подбросил в костер.

— Что, и остановить некому?

— Так как остановишь мастера, который с самой смертью знается? — вздохнула женщина. — С ранней весны, говорят, все началось, когда он в Серых Землях силу обрел. Вроде как по условиям тех, кто ему эту силу дал, он теперь всех людей должен под корень вывести. Плата с него такая.

— Вранье, — сказал Сарвиссиан.

— Может и так, — согласилась женщина.

Листья шумели: страшно, страшно!

Поев, собрались быстро. Эльга с Сарвиссианом дали семье с собой круг сыра, несколько тыкв и мешок клубней. Попрощались:

— Храни Матушка-Утроба.

Не оборачивались.

Дальше стало хуже.

Солнцедар сменился пожатьем, но собирать урожай на полях и огородах никто почему-то не спешил. В день они встречали по десять, по пятнадцать человек, бредущих навстречу, к восходу, потом беженцы потянулись уже обозами, на телегах, в возках, пешком, на коровах и волах, на козах, даже на волокушах, обтрепанные, грязные, молчаливые, с такими же молчаливыми, усталыми детьми.