Мадлен Миллер - Цирцея [litres]

Десять, считала я. Одиннадцать.

– Надо уходить!

Телемах выровнял нос. Отвязал руль, и мы опять кое-как ухватились за весла. Лодку под скалой швыряло туда-сюда по изрезанным волнам, словно опавший лист. Вода вокруг нас пожелтела. Лишь одна, последняя конечность висела теперь вдоль скалы. Только она, тугая, неестественно растянутая, и удерживала Сциллу.

И вот разжалась. Гигантское тело Сциллы ударилось о воду. Волна вырвала весла из наших рук, обдала мне голову холодной соленой водой. Краем глаза я увидела, как наши припасы смывает в море и вместе с ними исчезает в белой пене Тригоново копье. Утрата эта ударом под дых поразила меня, но думать о ней было некогда. Ожидая, что палуба под нами вот-вот треснет, я схватила Телемаха за руку. Но крепкие доски выдержали, и веревка на руле тоже. Последняя огромная волна, накатив, вытолкнула нас вперед, прочь из пролива.

Чмоканье Харибды стихло, вокруг нас раскинулось море. Поднявшись на ноги, я оглянулась. Под скалой, где обитала Сцилла, торчал громадный риф. Очертания шести змеевидных голов над ним я различала, но они не двигались. И больше никогда не будут. Сцилла обратилась в камень.

До суши добирались долго. Руки и спина у меня болели, словно исхлестанные плетью, а Телемаху наверняка было и того хуже, но наш парус каким-то чудом уцелел и влек нас вперед. Круглое блюдо солнца скатилось в море, над водами воцарилась ночь. В исколотой звездами черноте я разглядела сушу, мы втащили лодку на берег. Весь наш запас пресной воды пропал, и Телемах глядел вокруг мутными глазами, почти не разговаривал. Я отыскала речку, принесла ему до краев наполненную чашу, которую сотворила из камня. Телемах осушил ее, а потом очень долго лежал без движения – я даже испугалась, – но в конце концов откашлялся и спросил, нет ли чего поесть. Я успела уже собрать немного ягод и выловить рыбину – она жарилась на вертеле над костром.

– Прости, что подвергла тебя такой опасности. Нас бы на кусочки разнесло, если б не ты.

Телемах устало кивнул, пережевывая рыбу. Лицо его все еще было бледно и искажено.

– Признаюсь, я рад, что повторять это нам не придется.

Он навзничь лег на песок, и глаза его закрылись.

Телемаху ничто не угрожало – мы расположились в уголке, за выступом скалы, и я оставила его, чтобы прогуляться по берегу. Похоже, мы оказались на острове, но точно сказать нельзя было. Нигде не видела я дымка над деревьями, а внимая, слышала лишь ночных птиц, шелест кустов и шипение волн. Дальше от берега росли цветы да густой лес, но я не пошла взглянуть. Перед моими глазами вновь вставала глыба, прежде называвшаяся Сциллой. Ее нет больше, нет совсем. Впервые за много столетий я не связана была с океаном горя и скорби. Ни одна душа не сойдет больше в подземный мир, отмеченная моим именем.

Я обратилась к морю. Непривычно было стоять с пустыми руками, не держась за древко копья. Ветер обдувал ладони, запах соли смешивался со свежим благоуханием весны. Я представила, как длинный серый хвост погружается во тьму, чтобы отыскать своего хозяина. Тригон, твой хвост возвращается к тебе. Я долго его не отдавала, но в конце концов применила достойно.

Ласковые волны омывали песок.

Я ощущала кожей чистоту окружающей тьмы. И шла в прохладном воздухе, будто по озеру плыла. Мы лишились всего, остались лишь два мешочка: с инструментами, что Телемах носил на поясе, да мой, с зельями, – его я привязала к себе. Нужно смастерить весла и запасти еды. Но об этом подумаем завтра.

Я прошла мимо груши, осыпанной белыми цветами. Рыба плеснула в освещенной луною реке. С каждым шагом мне становилось легче. Какое-то чувство теснилось в горле. Я даже не сразу поняла, какое именно. Так давно уже стала суровой и старой, будто монолит, иссеченный временем и печалями. Но это лишь форма, в которую меня залили. И сохранять ее необязательно.

Телемах все спал. Руки сцепил под подбородком, как ребенок. Эти руки, стертые до крови о весла, я положила себе на колени и, ощущая их теплую тяжесть, смазала мазью. Не ожидала, что пальцы у него такие мозолистые, зато ладони – гладкие. Так часто на Ээе еще гадала я, каково это – к нему прикасаться.

Глаза Телемаха открылись, будто я произнесла это вслух. Ясные, как прежде.

– Сцилла не родилась чудовищем. Я сделала ее такой.

Лицо его скрывалось в тени костра.

– Как это случилось?

Что-то во мне вскричало предостерегающе: заговоришь – он побледнеет и возненавидит тебя! Но я отбросила эту мысль. Побледнеет так побледнеет. Не собираюсь больше ткать полотна днем и распускать их ночью, не созидая ничего. Я рассказала все как было – и про ревность, и про каждую мою глупость, и про всех, кто лишился жизни из-за меня.