Аликс Хэрроу - Десять тысяч дверей [litres]

Хотя, наверное, лодка уже не мамина, верно? Она подарила ее нам с Бадом.

– Пусть хорошо послужит напоследок, – сказала мама, криво и немного печально улыбнувшись. Отец покрепче обнял ее за плечи, и улыбка тут же преобразилась, будто чайка, взмывающая к небесам.

Когда я в последний раз видела их на берегу, они оба казались такими молодыми.

Конечно, они бы предпочли, чтобы я осталась, но это было невозможно. В том числе – не вздумай передать им мои слова – потому, что находиться рядом с ними – это все равно как стоять возле открытой доменной печи. Когда я отворачиваюсь, мне кажется, что у меня обгорели щеки, а глаза щиплет, будто я долго смотрела на солнце.

Это началось прямо с того мгновения, когда мой отец сошел с корабля. Мы с Бадом отстали, хромая по мощеным улицам и обливаясь по том от послеполуденной жары. Моя мать уже добежала до причала и прошлепала босыми ногами по деревянному настилу. Волосы развевались у нее за спиной, как знамя. Темная фигура в знакомом бесформенном пальто, спотыкаясь, кинулась ей навстречу, вскинув руки, обмотанные грубыми повязками. Эти двое стремились друг другу навстречу, словно подчиняясь какому-то закону физики, словно две звезды, чье столкновение неизбежно… Но потом мой отец вдруг замер.

Ему оставалось всего несколько футов. Он потянулся к ней, поднял замотанную руку к ее щеке, но не прикоснулся. Я остановилась, наблюдая за ними с расстояния сотни ярдов и едва слышно шепча: «Ну же, ну же».

Но отец отчего-то сопротивлялся тому, что заставляло его двигаться вперед последние семнадцать лет, ради чего он обошел десять тысяч миров и наконец прибыл сюда, в Город Нин, в тысяча девятьсот одиннадцатом году по моему летоисчислению и в шесть тысяч девятьсот тридцать восьмом по его, чтобы наконец взглянуть в любимые глаза цвета летнего неба. Казалось, его сердце раскололось пополам и вступило в спор с самим собой.

Он сжал руку, отдернул пальцы от лица моей матери и поник. Его губы зашевелились. Я не слышала слов, но уже потом мама передала мне, что он сказал: «Я оставил ее. Я бросил нашу дочь».

Я увидела, как мама выпрямилась, склонив голову набок. «Да, – ответила она. – И если ты думал, что можешь приползти ко мне без нашей малышки и все будет хорошо, то ты, мой милый, здорово просчитался».

Он еще сильнее понурился, уронив обожженные руки.

Тогда моя мать улыбнулась, и даже с такого расстояния я ощутила, что она излучает гордость. «На твое счастье, – объявила она, – наш ребенок взял все в свои руки».

Он, конечно, не понял. Но в эту секунду в поле его зрения возник Бад, который, хромая, приближался к ним. Я увидела, как отец заметил его и застыл, словно человек, который столкнулся с математически невозможным явлением и пытается понять, почему два плюс два вдруг равно пяти. Потом он поднял взгляд выше, еще выше… Его лицо вспыхнуло безумной надеждой…

Он увидел меня.

И тут же рухнул на причал, рыдая. Мама опустилась на колени рядом с ним, обхватила его дрожащие плечи теми же сильными загорелыми руками, которые поймали меня в самую первую ночь на пороге, и прижалась лбом к его лбу.

Наверное, я сама придумала, что в это мгновение над волнами пронесся беззвучный раскат грома и все жители Города Нин отложили дела, встали и посмотрели на берег, чувствуя, как бешено бьется в груди сердце. Наверное.

Но это же моя история, не так ли?

Пожалуй, я неплохо освоила искусство повествования. Когда я наконец принялась рассказывать отцу свою историю, он смотрел на меня с таким вниманием, что, кажется, забывал моргать – слезы то и дело стекали вдоль его носа и тихо капали на пол.

Когда я закончила, он ничего не сказал, только потянулся ко мне и провел пальцами по словам, вырезанным у меня на руке. Его лицо, все еще худое и голодное, несмотря на то что он уже несколько дней питался ужасной маминой стряпней, исказило чувство вины.

– Прекрати, – велела я ему.

Он моргнул.

– Что прекратить?

– Понимаешь, я победила. Я сбежала из Брэттлборо, спаслась от Хавермайера и Илвейна, я пошла против мистера Локка и выжила… – Отец перебил меня цепочкой ругательств на нескольких языках и списком довольно жестоких пожеланий касательно посмертного бытия мистера Локка. – Тише, суть не в этом. Суть в том, что иногда мне было страшно, больно и одиноко, но в конце концов я победила. Теперь я… свободна. И если такова цена свободы, я готова ее заплатить. – Я помолчала, чувствуя, что все это излишне драматично. – Я готова платить ее снова и снова.