Яна Тулиша - Инквизитор [litres]

Мы сковали железными обручами старшую ведьму, покончив с ее сестрами. Она не сопротивлялась. Странно, но ни одна ведьма, пойманная мной, не попыталась освободиться, или сбежать, или хотя бы драться. Они словно сдавались на волю судьбы…

– То есть на вашу волю?

– Да.

Эта ведьма посмотрела на меня. Не знаю, почему она выбрала меня, я ничем не отличался от Чейза. Думаю, был даже хуже него. В темных глазах ведьмы не было страха или слез, они были чисты. Она была чиста.

Мы привязали ее к столбу. Он уже пылал. Ясность ума только тогда начала возвращаться ко мне. Я взглянул на свои руки. Они были в крови и саже, как руки любого инквизитора.

Костер быстро догорел. Он поглотил красивые светлые кудри, прекрасное юное лицо и всю ее фигуру в простом голубеньком платье. Я думал: отчего такая красота досталась такому дьявольскому существу?

Люди кричали, махали руками и радовались. Они еще не знали, что нет такой пытки, которая позволила бы сломить ведьмину душу. Я еще не знал…

Я чувствовал запах горящей плоти и плакал. То были слезы счастья. Мне удалось избавить этот мир от зла. Я стал инквизитором.

Мне снился костер. Плоть горела и тлела, съедаемая пламенем. Моя ли? И мамин голос, такой родной и чистый. Что там делала мама, я не знал.

«Сынок…»

Я кричал. Огонь обжигал меня. Больно!

«Адам!»

Я умирал, и мир умирал вместе со мной. Ее боль стала моей болью, и я сгорал. Снова и снова над моим костром бился сизый голубь, снова и снова я не успевал уме-реть.

– Ты не пришел на молитву, – между делом заметил Рафаэль.

Я, потирая красные глаза, пробормотал что-то похожее на извинения и снова уполз в свою комнату. Всю неделю я провел словно в лихорадке. Мне чудились ужасные, непристойные видения: ведьмы в церковных рясах и священники, горящие на кострах. Я стал бояться засыпать.

Пасха для меня прошла незаметно, хотя так ждал этого торжества. Наша церковь наполнялась душистыми цветами, все люди ходили с улыбками на лице и со спокойствием на сердце. И колокола звонили… Как же я ненавижу их звон!

– Но вы же жили в церкви…

– Глупо, правда?

Помню, спустя некоторое время я услышал на улице беспокойное кудахтанье двух старушек. Они кутались в свои теплые шали, боясь простудиться на весеннем ветру.

– А я точно тебе говорю! Все эти твари виноваты! – выплевывала слова одна из них.

Тут же она испуганно обернулась в сторону церкви, перекрестилась и кашлянула.

– А почем ты знаешь? Может, Господь нас так наказывает? – отвечала ей вторая. – На все воля Божья.

Своим грузным телом она, казалось, занимала пол-улицы, и мне пришлось протискиваться боком. Первая старуха поджала сухие тонкие губы и ничего не ответила. Только спустя неделю я узнал, что по городу разнеслась эпидемия чумы.

Церковь не закрывала свои двери для прихожан, но стала выгонять оборванцев и попрошаек. Едва завидев черные изъеденные пятна на коже, стражники гнали людей взашей. Все боялись заразиться.

Вскоре умер первый священник, и Рафаэль приказал сжечь все его вещи, а комнату запечатать. Глупо. Как будто болезнь не могла распространиться сквозь щели.

– Уже больше тысячи умерло, – тоскливо произнес Чейз.

Он, как обычно, сидел на моей кровати и рассматривал иконы, развешанные на стенах. Я стоял у окна и наблюдал за воющими и причитающими людьми. Они стучались в закрытые двери церкви, умоляя нас открыть им и простить их грехи.

– И еще столько же к ним прибавится, – незамедлительно сообщил я. Во мне бушевала злость. – Чертовы ведьмы! Все их заклинания! Они на нас порчу навели.

Чейз долго смотрел на меня выразительным взглядом, но ничего не ответил.

Мы продолжали убивать. Нам давалось это легко, как преклонить колени перед Богом. Священники-убийцы. Странно это, до сих пор странно…

Люди умирали и без нашей помощи. Сотни, тысячи сошли в могилы от чумы, и мы ничего не могли с этим поделать. Жуткое чувство беспомощности одолевало меня, и я все меньше молился Богу. Не знаю почему. Просто отчего-то мне стало казаться, что он уже не сможет помочь.

В начале лета умер диакон. Мы не плакали, священники не умеют плакать. Кадило развевало дым на богослужении, звучали песнопения. Его тело сожгли. Мне казалось это жутко неправильным, но Рафаэль всего лишь заботился о нашей безопасности. С наступлением чумы он перестал улыбаться.

Мне продолжал сниться костер. И мамин голос. Он просил меня, умолял. Я никогда не отвечал на мольбы. Потом появился другой голос. Я не узнавал его во снах, только наяву. Мне казалось, что в голове у меня все смешалось. Я путал, когда сплю, а когда – нет.