Майкл Мэннинг - Сын кузнеца

— Будь это так, я бы не прибегал к столь грубым мерам, но отвечая на ваш вопрос — нет, я не чародей. Насколько я знаю, не осталось ни одного волшебника, чья сила заслуживает упоминания, — выдал Дэвон полуправду так же легко, как рыба — дышит водой, и улыбнулся про себя.

— Тогда похоже, что никаких доказательств преступления нет, — вздохнул Герцог, будто разочаровываясь. — Однако до моих ушей дошли и другие вещи. Вещи, которые заставили меня задуматься о твоей личности, Лорд Дэвон.

— Я буду рад ответить на ваши вопросы, ваша светлость. Трудно защищаться, когда выдвинувшие обвинения люди отсутствуют или неизвестны, — ответил Дэвон.

Тут Герцог встал, и Дэвон заметил, что тот носит меч — очень необычно, в собственных-то покоях. Герцог явно был готов к ситуации, в которой Дэвон мог себя инкриминировать.

— Мне сказали, что ты приставал к одной из моих работниц, грубо навязавшись ей, — произнёс Джеймс, сверкнув глазами.

Мысли Дэвона понеслись вскачь. Что он знал? Что ему сказали, кто сказал? Это преступление грозило ему в худшем случае штрафом, и, возможно, вынужденным отъездом — общественное положение защищало его и от худшей участи.

— Кто это сказал, ваша светлость? Нечестно обвинять меня на основе того, что мне представляется безосновательными слухами, — сказал он с ничего не выражающей миной.

— Безосновательные слухи? — засмеялся Джеймс, но то был тёмный смех. — Думаешь, я выдвинул это, полагаясь лишь на безосновательные сплетни? Есть три прямых свидетеля твоих действий. Сын Трэмонта или нет, вес твоего слова недостаточен для того, чтобы отрицать их всех сразу, — сказал он. У Джеймса Ланкастера вообще-то не было трёх свидетелей, но Дориан дал слово, что если Мордэкай проснётся, то их будет три, если дело выйдет на свет.

— Я даже не уверен, кто эта юная леди, с которой я предположительно заигрывал, — ответил Дэвон.

Лицо Герцога покраснело, челюсть сжалась, он пошёл на Дэвона будто с намерением обнажить меч, но остановился, когда его лицо было в дюйма от лица молодого лорда.

— Не испытывай моё терпение, Трэмонт! Длины рук твоего отца не хватит, чтобы защитить тебя здесь, если я выйду из себя. Если ты хотя бы притронешься к ещё какой-то из моих горничных, то тебя ждёт не ничтожный штраф — я вздёрну твою лживую голову на виселице, и плевать мне на войну! — выплюнул он слова так, будто жевал гвозди.

Дэвон попятился, потеряв уверенность перед лицом гнева Герцога, но не мог сдаться:

— Вам следовало бы вспомнить принципы вежливости, пока я под вашей крышей! Если хотите открыто обвинить меня, то так и делайте, в противном случае вы обесцениваете свою честь.

Джеймс побагровел, и подался вперёд:

— Ты смеешь говорить мне о гостеприимстве!? Ты злоупотребляешь моими слугами, ты издеваешься над теми, кто находится под моей защитой, а потом утверждаешь, что тебя защищает гостеприимство! Попомни мои слова, если у меня появится причина подозревать, что ты снова нанёс вред ещё одному человеку в этих чертогах, я тебя оскоплю, как следовало и с твоим отцом поступить, прежде чем он возлёг с твоей матерью. Убирайся с глаз долой! Даю тебе срок до конца недели. Кончится неделя — и чтобы духу твоего здесь не было. Вернёшься в Трэмонт — там и ходи по шлюхам! — закончил Герцог, и отошёл прочь, повернувшись к Дэвону спиной, пока тот не покинул комнату.

Когда он ушёл, в комнату вошла Дженевив, которая слышала весь разговор:

— Ты уверен, что мудро так рисковать? Его отец может вызвать тебя перед ассамблеей лордов.

— Он — безотцовщина, шлюхин сын! — закричал Джеймс, дав волю голосу теперь, когда Дэвон ушёл. У неё ушло пять минут, чтобы его успокоить, но про себя она была с ним полностью согласна. Её муж редко выходил из себя, и всегда — по хорошему поводу. Она гордилась тем, что он готов был рисковать всем из-за нападок на одного из его людей.

Позже тем же днём, перед обеденным часом в дверь моей комнаты постучались. Я до этого съел огромный завтрак, и моя сила, похоже, стала возвращаться, но мне всё ещё не хотелось идти открывать дверь. К счастью, Пенни всё ещё была со мной, теперь — одетая. Мы обсуждали достоинства приказа принести сюда ванну, чтобы по-настоящему меня помыть. Меня это не особо увлекало, но Пенни казалась очень привязанной к этой мысли. Она встала, и пошла отвечать на стук в дверь вместо меня.

В коридоре стоял Отец Тоннсдэйл:

— Могу я войти?

Пенни начала было отвечать ему отказом, но я махнул ей, чтобы впустила его — у меня появилось настроение немного побыть в чьей-то компании. Он вошёл, и подвинул стул, чтобы оно стояло лицом к кровати, затем сел.