Майкл Мэннинг - Сын кузнеца

Чего Дэвон не мог знать, так это того, что я был, возможно, лучшим шахматистом в Ланкастере. Марк на это и рассчитывал, когда предложил, чтобы я выбрал игру. Самой крупной неизвестностью являлись навыки самого Дэвона, которые, как я подозревал, могли быть достаточно значительными.

— Я постараюсь, ваша светлость, — ответил я ему. — Я также попросил бы вас позднее о приватной аудиенции.

— Не нужно быть таким формальным, Мордэкай, ты сам мне почти как сын, от кого бы ты ни родился, — учтиво ответил он.

— Я как раз о моём рождении и хотел поговорить, — сказал я, и он посмотрел на меня с поднятыми бровями. Затем он кивнул:

— Я ожидал, что этот день наступит, — ответил он, — но давай сперва позаботимся о более насущных делах, — закончил герцог. Марк подошёл ближе, и вопросительно посмотрел на меня. Я покачал головой, давая ему понять, что сейчас не время.

Несколько минут спустя я сидел за столиком напротив Дэвона Трэмонта.

— Почему бы тебе не расставить фигуры, кузнец? — усмехнулся он, будто намекая, что я не знаю их правильное положение. Я без комментариев сделал, как он сказал.

— Похоже, что у тебя не хватает одной фигуры, или ты не знаешь, куда она ставится? — сказал он, когда я закончил.

— Я подумал, что мы могли бы сделать игру поинтереснее, — ответил я. Если честно, то я не уверен, что на меня тогда нашло. Его снисходительное отношение окончательно меня достало: — Даю фору: я буду играть без одной ладьи.

— Ты оскорбляешь меня. Давая такую фору, ты ставишь себя в заведомо проигрышное положение. Я бы предпочёл обыграть тебя в равных условиях, чтобы никто не стал утверждать, будто победу мне дала твоя глупость, — отозвался Дэвон. Он больше не усмехался, его ум напряжённо работал, пытаясь решить, кем я был — хитрецом или глупцом.

— Тогда подсластим заклад, поскольку эта фора может обесценить вашу победу, — сказал я. Меня охватила холодная ярость, и я хотел увидеть, как этот мелочный дворянчик вспотеет: — Как насчёт двухсот марок? А я буду вашим крепостным даже если герцог выплатит мой долг.

Дэвон чуть не дёрнулся, когда я озвучил эту сумму:

— Ты хочешь поставить на кон чужие деньги — возможно, добрый Герцог имеет собственное мнение по поводу твоей безрассудной небрежности в отношении его кошелька, — воспротивился Дэвон. Он бросил взгляд на Джеймса: — Ваша светлость? — спросил он, в ожидании ответа.

— Мои деньги в такой же безопасности, как если бы были в личном хранилище короля. Я не возражаю, — точно выверенными словами поубавил он в Дэвоне уверенности. Никаких признаков волнения он не выказывал.

— Что ж, хорошо, я принимаю твоё предложение, — спокойно ответил Дэвон, но я видел, как пурпурная аура неуверенно качнулась вокруг него. За последние несколько дней моя способность ощущать разные вещи стала более тонкой. Он начал партию своей ферзевой пешкой.

Следующие несколько минут прошли тихо, пока мы играли, и ко мне пришло понимание того, что мой оппонент был довольно умелым. Это знание грозило разрушить мою концентрацию, но злость внутри меня отринула сомнения в сторону. Он подставил свою пешку — тонкий гамбит, который почти ничего ему не стоил, поскольку у меня уже не хватало одной крупной фигуры. Если бы я забрал эту пешку, то оказался бы прижатым на той стороне доски, где у меня уже была слабость.

Я отказался брать пешку, и потратил следующие несколько движений на улучшение своего контроля над центром доски. Затем я предложил собственный гамбит, поставив одну из пешек в, казалось бы, беззащитную позицию. Он задержался, изучая позицию, а я, пока ждал, заметил, что комната наполнилась людьми. Здесь были все знатные гости Ланкастеров, а также Торнберы и её светлость, жена герцога.

Наконец Дэвон решил проигнорировать мой гамбит, и я улыбнулся ему. Его неуверенность заставила его посчитать, что это была ловушка. Жертвенная пешка таковой обычно и является, но я рассчитывал на его страх — мой гамбит был блефом. Если бы он забрал ту пешку, то моя позиция стала бы ещё хуже, и я рисковал бы совсем проиграть. А так моя пешка разрушила баланс его позиции, и позволила мне разобрать его защиту на части.

Он этого не предвидел, но несколько ходов спустя стало ясно, что его позиция быстро становилась непригодной для обороны. На его лбу проступил пот, и он зыркнул на доску, ища какой-нибудь способ спасти ситуацию. Я прижал его королевского коня, и ему оставалось лишь решить, какой фигурой пожертвовать. Он ответил, сделав мне шах слоном, но этот ход ещё больше его открыл, когда я спокойно ответил, заслонив своего короля пешкой. Это вынудило его пойти на обмен фигурами, в результате которого я забрал его коня. Я всё ещё проигрывал по фигурам на доске, но его позиция была разобщённой и не подлежащей обороне.