Майкл Мэннинг - Вознесение гор

— Гарлин! — с чувством сказал он, будто беспокоясь, то тот мог уже уйти.

— Я всё ещё здесь, — сухо сказал надзиратель.

— Кто делает надзирателям татуировки?

— Большинство из нас делает их самостоятельно, — сказал Гарлин. — А что? Хочешь получить свою, перед своим последним боем?

— Возможно, — солгал Тирион. — Ты можешь рассказать мне, как это делается?

Лираллианта с любопытством оглядела его маленькую платформу, когда пришла увидеть его тем вечером. Там были подпалины и обугленные кусочки дерева, а также странный запах. Сама платформа, или, что важнее, само дерево, не были повреждены, но это возбудило её любопытство.

— Что это? — спросила она, нюхая воздух.

— Алкоголь, — честно сказал Тирион.

Надзирателям время от времени давали в качестве награды небольшое количество спирта, поэтому это вещество было им известно, но встречалось редко.

— Ты никогда прежде не выказывал стремление к этому, — сделала наблюдение она.

— Через несколько дней я умру, — ответил он. — Я подумал, что мне следует попробовать что-то новое.

— Ты сможешь играть? — спросила она.

Тирион засмеялся:

— Я не пьян. Вкус ужасный. Мои музыкальные способности по-прежнему невредимы.

— Ты сыграешь мне о своей последней встречей… с ней?

Она уже несколько дней не упоминала об этом, но он знал, что эта тема все ещё была важна для Лираллианты — теперь ещё важнее, когда его время было на исходе.

Он поразмыслил немного об этом. Тирион всё ещё не хотел делиться с ней той встречей, она была слишком интимной, слишком близкой его сердцу, но ему нужно было время и уединение для работы над его идеями, прежде чем начнётся его назначенный бой.

— После того, как я покажу тебе это, я больше не хочу тебя видеть, — сказал он ей.

— Почему? — напрямую спросила она.

У него было несколько причин, но он решил назвать ей самую трудную:

— Это — очень насыщенное воспоминание. Мне будет неудобно видеть тебя после него… я думаю. — То была полуправда, но она отвечала его целям.

— Ты желаешь, чтобы я после этого избегала визитов?

— Давай сделаем из этого прощание, — сказал он. — Наше последнее время, проведённое вместе, перед матчем на арене.

Лираллианта прикусила губу в совершенно несвойственным ей жесте беспокойства:

— Я не планирую присутствовать на этом событии.

— Слишком грязное для твоей высокоморальной позиции? — с сарказмом спросил Тирион.

От неё донеслась вспышка гнева:

— Не тебе судить мои мотивы. — Она приостановилась, прежде чем продолжить: — Я не хочу видеть твою смерть.

«Иногда она кажется почти человеком. Я слишком много позволял ей себя изучать».

— Значит, один, последний урок, — ответил он. — Я покажу тебе тайну своего сердца, и на этом мы расстанемся.

Она кивнула, и подошла, встав позади него, где обычно и была, пока он играл, положив ладони ему на виски, и запустив пальцы ему под волосы.

Он подождал лишь секунду, пока не ощутил касание её разума своим собственным, а затем начал, позволяя пальцам двигаться так, как им хочется, импровизируя одновременно мягкую и нежную мелодию. Образ, который он так долго к себе не пускал, раздулся, заняв весь передний план его мысленного пространства. Катрин Сэйер стояла перед ним на дороге, непокорная и одновременно печальная.

Он снова пережил это, ощущение ноющего от её красоты сердца, удивление от её самоуверенности, когда она сбила его с лошади. Их разговор снова прокрутился в его голове, но представлял из себя игру эмоций, а не слов. Лираллианта могла видеть образы и ощущать течение чувств между ними, но самих слов не было. Особой потерей это не стало, поскольку слова были вторичны смыслу, который был в их встрече.

Любовь, сожаление, капля гнева, и глубокая, неизменная печаль, следовавшая за их последним, затяжным поцелуем — он сыграл ей всё это, как своими пальцами, так и своей душой. К тому времени, как он приблизился к окончанию, Тирион совершенно перестал ощущать себя, и когда музыка затихла, а его руки замерли, он почувствовал прохладные дорожки, оставленные слезами на его щеках.

Лираллианта стояла, наклонившись над ним, слегка привалившись своей головой к его собственной, обняв руками его торс, сжимая его изо всех имевшихся в её стройном теле сил. Её ладони вдавливались в его рубашку, почти вызывая боль там, где её ногти цепляли его кожу, а тело её содрогалось. Она плакала, рыдая так искренне, неконтролируемо и глубоко смущённо, как могут только маленькие дети.