Николай Ярыгин - Последний хранитель [litres]

– Барон, не надо, оставьте, что вы делаете. – Потом она заплакала. Я же, не слушая просьбы, раздел ее полностью, оставив только нижнюю рубашку. Но, немного подумав, снял и ее, из-под рубашки выглянула великолепная грудь с розовыми сосками. А чуть ниже на кожаном шнурке висел артефакт, эта самая «Утренняя звезда». Я, стараясь не смотреть на грудь, надел на жрицу свою чистую и сухую рубашку, потом натянул свитер и принялся снимать сапоги и штаны. Девушка, мне показалось, была в обмороке, поэтому я воспользовался моментом и снял с нее все, оставив только панталоны. Затем развязал мешок сержанта, который он собирал нам в дорогу, и, найдя там нижние белье, те же кальсоны, только из плотного материала, надел на девушку. Они, конечно, были на нее большие, ну да ничего, высохнет ее одежда – переоденет. В самом конце надел на нее сухие носки.

После чего принялся рыться в рюкзаке, аптечка было практически пуста, несколько таблеток аспирина, пара парацетамола, три шприц-тюбика с амоксициллином, вот и все. Дал ей выпить таблетку парацетамола и уколол ей антибиотик, она вскрикнула от неожиданности, и я стал ее успокаивать.

Подкинул в костер дров, вылез из пещеры и принялся набивать котелок льдом и снегом, который пошел к этому времени. Пристроил котелок на костер и, когда вода в нем закипела, осторожно перелил воду в другой котелок. Проделав все манипуляции с переливом воды, открыл предпоследнюю банку тушенки еще из прошлой жизни, а также последнюю пачку «мивины», заварил суп. Подождав, пока он немного остынет, достал последнюю черствую лепешку и принялся кормить Альва-Мари.

– Маша, надо кушать, даже через силу, – говорил я ей, когда она принялась отнекиваться. Температура у нее спала, и я все-таки настоял, она взяла ложку и принялась есть. Ела без аппетита, но ела, я же, достав бутылку со своим самогоном, налил в кружку грамм сто пятьдесят и выпил все одним махом. Спиртное обожгло пищевод и даже выжало у меня слезы, не зря я его два раза перегонял, берег раны промывать, но и для профилактики простуды тоже пригодилось.

– Спасибо, я наелась, – отрываясь от котелка и передавая мне ложку, сказала девушка. – Почему ты меня назвал другим именем? – вдруг поинтересовалась она. Я от неожиданности поперхнулся супом и, прокашлявшись, сказал не то, что хотел.

– Там, где я раньше жил, у женщин есть такое имя, Мария, а ласково их называют Машей или Машенькой.

– Хорошо, ты поешь и все мне расскажешь, – улыбнулась она. Поев, я накрыл остаток варева вторым котелком, снова подкинул дрова в костер и принялся затаскивать дерево, при этом оставив его частично на входе в пещеру, рассудив, что ветви, торчащие в разные стороны, не дадут проникнуть в пещеру хищникам.

Развесил мокрые одежды вблизи костра на воткнутые в расщелины и трещины в стенах пещеры ветки и тоже стал укладываться спать.

– Барон, ложитесь рядом, так будет теплей под одним плащом, – проговорила Альва-Мари, и даже в сумраке пещеры было видно, как она покраснела. Я пододвинул свой войлочный коврик и прилег, накинув на себя край своего же плаща. На стенах пещеры плясали причудливые тени, создаваемые всполохами костра. Я лежал, думая о том, что еще предстоит впереди, а предстояло совсем немного, только и того, что прорубиться, обманув смерть, через последний пост и бросить «Утреннюю звезду» в жерло старого вулкана, в котором и был пробой между мирами, закрыв его.

Незаметно уснул, правда, пару раз просыпался, подкидывал ветки в костер и снова ложился. Среди ночи Альва-Мари вдруг всхлипнула, я осторожно прижал ее к себе.

– Спи, спи, солнышко, все будет хорошо, – прошептал я, и она затихла, а потом обхватила меня рукой и прижалась всем телом.

Утром, пробудившись, тихонько выбрался из объятий девушки, набрал в котелок снега и, растопив его, умылся сам, затем опять набрав снега, нагрел воды и, когда проснулась Альва-Мари, полил ей, помогая умыться. Одежда высохла, но я не стал предлагать ей переодеться, пусть уже побудет в этой, а сухую наденет, когда пойдем.

С горем пополам заставил ее съесть несколько ложек похлебки, остаток доел сам.

Девушка была бледная, и лишь на щеках светился нездоровый румянец. Я заставил выпить ее таблетку парацетамола и опять сделал ей укол антибиотика. Перед этим долго спорили, но я все-таки настоял и сделал ей укол в попу, как и положено. На некоторое время она, наверное, забыла даже, что болеет, с нее прям искры летели от негодования. Даже уже после укола еще шипела на меня, но через некоторое время успокоилась и заснула.