Коллектив авторов - Банджо-блюз

– Пулевое ранение? – спросил он, и Рашид кивнул.

– В живот, – добавил он, показывая обеими руками место. – Вот сюда, – он выглядел так, словно изображал женщину на последних месяцах беременности. Митос взял с собой обычный в таких случаях набор: хирургические щипцы, марлевые салфетки, тампоны, хирургические нитки, комплект для переливания крови, антибиотики, лидокаин и наркоз.

Последний раз, когда он учился медицине, это было в Лондоне, и тогда только начинали исследовать группы крови. Бессмертные всегда были универсальными донорами. Митос с удовольствием бы выяснил, что это означает, если вообще что-то означало. Медицина с тех пор сделала огромный скачок в развитии, но основы остались прежними. Держаться на плаву было несложно, понимая принципы, а он всегда был в этом хорош. Да и здесь всё равно никто ничего не заметит.

Митос отдал одну из сумок Рашиду, вторую перекинул через плечо, и они отправились в путь. Дом Рашида был тёмным, даже слишком, но это потому что окна занавешены. Ночью в этой части города не было электричества, но масляные лампы обеспечивали тусклый, тёплый свет. На кухне столпилось, помимо его дочерей, около полудюжины человек. Раненый лежал на столе.

Когда Митос вошёл, они все разом заговорили. Налёт на американские казармы, прекрасная акция возмездия, слышал ли об этом Митос? Это будет в новостях даже в Америке, и они сбегут, как трусливые псы... Никому в Штатах не было дела до Афганистана, но Митос этого не сказал.

Эти люди имели весьма призрачное отношение к Аль-Каиде. Их малочисленные, плохо организованные рейды только продлевали войну, а смерти были бесполезными. Этого он тоже не сказал. Возможно, стоило бы, он говорил вещи и похуже людям, к которым испытывал куда бόльшую симпатию.

Но он завязал с нравоучениями. Митос отослал большинство мужчин из кухни. Остались Рашид и Фарук, который был главарём. Женщины помогали, подогревая воду на плите. Сколько он помнил, женщины всегда этим занимались. Задолго до того как подтвердилось, что это приносит пользу, они кипятили воду в бесчисленных котлах на открытом огне, когда недоставало рук.

– У него пулевое ранение, – озвучил Фарук очевидное, – ты сделаешь для него всё возможное?

– Да, – ответил Митос.

– Хорошо. Он молодой дурень, но он брат моей жены, и она его любит, – Фарук держал в руках что-то завёрнутое в тряпицу, и он вручил это Митосу, – спасибо тебе, доктор Гуттман.

Когда он вышел, Митос развернул вещицу. Это оказалась небольшая, но очень искусно сделанная чаша. Митос поднёс её к свету.

– Это что-нибудь ценное? – спросил Рашид.

– Святой Грааль, – ответил Митос мечтательно, – чаша, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь распятого Христа. – Рашид явно не смотрел «Индиану Джонса». – Это шутка. Она персидская, на тысячу лет старше, чем Христос. Красивая вещь, но не особо ценная.

Он нагло лгал: чаша была золотой, инкрустированной рубинами, просящейся в музей и более чем покрывавшей расходы в тридцать долларов и трату лекарств, но не стоит давать знать повстанцам, что они переплачивают. У Митоса была однажды чаша, похожая на эту, подарок одного из Птолемеев. Он завернул вещицу в тряпку и спрятал подальше в сумку прежде, чем подойти посмотреть на раненого.

Совсем ещё мальчишка: безбородое лицо и длинные, как у девушки, ресницы. Он был полностью раздет, если не считать перевязку, закрывавшую нижнюю часть живота, и ради приличия прикрыт простынёй. Митос осторожно размотал бинты, и Рашид, побледнев, отвернулся.

Рана оказалась свежей, что было плюсом, но очень тяжёлой. Если бы теперь в мире не существовало антибиотиков, мальчишку можно было бы считать трупом. Но даже с ними он бы не стал делать прогнозов. Старшая дочь Рашида заварила чай и отнесла его остальным мужчинам, младшая вымыла руки и ассистировала при операции.

Она была хороша: не сильна физически, но расторопна, ловка, схватывала всё на лету и обладала крепким желудком. Митос мог бы сделать из неё хирурга, или ей самой следовало получить какое-нибудь образование. Девочка была слишком умной, чтобы стать очередной правоверной мусульманкой, растящей сыновей в жертву войне, и дочерей, которые, как и она, займут место у кухонной плиты.

Но она не была его дочерью, и Митос знал, что лучше не вмешиваться. Если бы она сама хотела другой участи, то ещё был бы смысл, но он не думал, что она несчастна. Не стоит делать её такой только ради очистки собственной совести.

На то, чтобы извлечь пулю и наложить швы, ушло четыре часа, четыре душных часа в свете масляных ламп, когда глаза уже слезятся от их дыма, а пальцы начинают неметь от напряжения. Если бы он был смертным, то наверное потерял бы сознание под конец, но вместо этого Митос вытер лицо о рукав и отпил кофе, который старшая дочь сварила для него.