Коллектив авторов - Темная вода

Далее он плохо помнил. Руки Джиллини обрели невероятную силу и стиснули плечи. Рокотов не сумел бы освободиться, даже захоти он этого: если бы ему в голову пришла удивительная и странная мысль отстраниться. Где-то в глубине души теплилось удивление: ведь ему давно уже не сопливые двадцать лет. Он и забыл, когда хотел кого-то так же неистово и страстно, а ему отвечали с такой взаимностью и готовностью. Нет. Не забыл. Он никогда ничего похожего не испытывал ни к кому на свете, и пусть происходящее — бред, сон, действие каких-либо дурманящих веществ или что-нибудь в этом духе, прекращать он не желал, как не хотела и Джиллини.

В конце концов она оказалась более решительной. Они снова покатились по траве, и на этот раз Джиллини оказалась сверху, стиснув его бедра, словно электромагнитные тиски, удерживающие на верфях космические корабли.

Дыхание срывалось. Сила тяжести на Новом Йоркшире была меньше земной, но звездопроходчику все равно становилось несладко. Человеческий организм привыкал к космосу практически мгновенно: какие-то три дня в невесомости, и сердечный ритм становился медленнее, а мышцы атрофировались за ненадобностью. И никакая искусственная гравитация на самом деле не спасала, физические упражнения лишь позволяли не становиться амебой при спуске на какую-нибудь планету — не более.

Любовь в невесомости прекрасна и легка, в планетарных же условиях — скорее мучение: постоянное напряжение, выброс эндорфинов и адреналина (недаром многие стационы во всех возможных смыслах кончали сердечными приступами). Однако сейчас и здесь Рокотову хотелось именно этой необузданной, на пределе резервов страсти с женщиной, которую он знал всего несколько часов и точно не собирался тащить в постель.

Разрядка накатила на него душным опустошением. Джиллини отклонилась назад, выгнулась, мазнув кончиками волос по его коленям. Она казалась невероятно красивой сейчас, даже прекрасной. Любил ли ее Рокотов? Он не знал. Хотел — однозначно. Наверное, испытывай он искренние чувства, не смог бы отвести взгляда, услышав подозрительный шум. Однако он тотчас повернул голову — вовремя, чтобы увидеть, как разлетаются сучья-змеи. Внутри образованного ими клубка словно родился маленький фотонный взрыв. Все поглотила яркая вспышка, а затем — тьма, с которой не сравнится даже самый пустой сектор космического пространства, только дыра, прозванная предками «белой». А потом в центре нее появился светящийся силуэт, похожий на человеческий, но слишком вытянутый. Постепенно силуэт менялся: будто усыхал в росте. Его сияние меркло. Рокотов дважды моргнул и увидел Витэра в той самой страшной ипостаси, с радужной короной, запутавшейся в темных волосах. Его глаза горели слепящим ртутным блеском — яростью, смешанной с ненавистью и… чем-то еще, совершенно неправильным и едва ли не омерзительным.

В следующий миг на периферии зрения что-то мелькнуло, и Рокотов отвернулся. Витэр, несомненно, был опасен, однако он стоял достаточно далеко, а подозрительно извивающаяся коряга находилась близко. Кажется, кто-то закричал, но Рокотов не разобрал слов. В космосе, которым он жил и дышал, не имелось звуков, потому и сейчас на этой поляне со странными тварями, его окружающими, не существовало зряшных колебаний воздуха — только время, которое, увы, стремительно истекало.

Скрюченное нечто прыгнуло, на мгновение зависнув на фоне ненормально огромной сиреневой луны. Псевдолуны, конечно же, хоть подобное и неважно. Оно собиралось проткнуть Джиллини насквозь: вошло бы в районе поясницы, вышло бы через живот. Наверное, Витэр пытался воспрепятствовать этому. По крайней мере, Рокотов видел вскинутую руку. Жаль, в длинных пальцах не заметил ни ножа, ни лазера, ни обыкновенного планетарного огнестрела. У Рокотова оружия тоже не было, зато он мог перекатиться, заслоняя Джиллини собой.

Спину обожгло, и это было последним, что он запомнил.

Народу на астрофизике и навигации, как и обычно, присутствовало немного. Половина нижних мест пустовала, а на верхних расположился только он. Почему-то курсанты любили морочиться на тему прозвания летучими мышами, потому в аудитории, предназначенной для нескольких потоков одновременно и оборудованной сидячими местами по всему периметру, предпочитали условный низ. Рокотов же, наоборот, сидел преимущественно на потолке.

«Мурселяго, говорите? Ну так не завидуйте», — говорил он.

Огромнейший плюс подобного положения он заметил на первом же курсе: зрение с легкостью подстраивалось под перевернутую картинку. Очень скоро Рокотову стало чихать на то, видит ли он текст вверх тормашками, сбоку или в нормальном положении. Он мгновенно схватывал суть написанного, а это сильно помогало на зачетах и экзаменах, когда очередной проверяющий клал перед собой конспект с лекциями и задавал по нему вопросы.