Кэтрин Мур - Черные боги, красные сны

Главный нов заговорил, и голос его исходил откуда-то из глубин тучного тела, лицо же оставалось неподвижным.

— Как ты попал сюда?

— Это я привела его.

Голос Ниусы уверенно преодолел разделявшее их расстояние.

Нов резко повернулся к ней, и все в его приземистой фигуре выдавало изумление.

— Ты? Ты привела чужака в святилище, позволила ему увидеть, как я служу моему богу? Да как ты посмела...

— Я привела того, кто вел себя как друг, чтобы он увидел, как я танцую для моего отца.

Ниуса произнесла это столь зловеще-мягким тоном, что нов, похоже, не сразу понял смысл ее слов. А когда понял, то хрипло выкрикнул венерианское ругательство.

— Вы умрете! — гаркнул он.— Вы оба умрете смертью столь мучительной, что...

— С-с-с-з-з-т!

Смиту показалось, что Ниуса просто зашипела, но этот звук заставил нова оборвать яростную тираду и заткнуться. Смиту даже померещилось, что и без того бледное лицо жреца залила еще более нездоровая бледность, когда тот повернулся к девушке.

— Неужели ты забыл? — вкрадчиво сказала она.— Неужели забыл, что я — дочь того, кому ты служишь? Неужели ты посмел возвысить голос и угрожать дочери бога, жалкий червяк?

По толпе за спиной Смита прокатился придушенный ропот. Жрец аж позеленел от злости. Молча сплюнув, он рванулся вперед, протянув короткие руки к насмешливо улыбающейся девушке. Смит оказался быстрее тех, кто удерживал его: его рука метнулась под куртку, синий язык пламени вырвался из дула огнемета и жарко лизнул спину нова. Жрец закружился на месте, отчаянно заголосил и осел на пол черной рыхлой грудой.

На мгновение в пещере повисла абсолютная тишина. Аморфные лица новов были обращены к тому, что осталось от их предводителя. Потом за спиной Смита поднялся шум — множество голосов забубнило что-то все громче и громче. Он уже слышал этот ропот раньше — так гудит охваченная фанатизмом толпа. Он знал, что это означает верную смерть. Стиснув зубы, покрепче сжав огнемет, Смит обернулся к ним.

Ропот набирал силу. «Смерть! Смерть!» — крикнул кто-то, и толпа качнулась к землянину, покатилась на него волной бледных лиц. И тогда раздался звонкий голос Ниусы:

— Прекратите!

Толпа-убийца в растерянности приостановилась, все взгляды обратились к тонкой фигурке, стоящей в клетке лучей. Даже Смит рискнул покоситься на нее через плечо, не опуская оружия и держа палец на спусковом крючке. И увиденное лишило толпу дара речи, а землянина заставило замереть, не в силах отвести глаз от того, что происходило под водопадом света.

Прозрачные руки Ниусы были подняты над головой, подбородок горделиво вскинут. Словно выточенная из лунного камня статуя победы, стояла она, а ее тело опутывали жгуты тьмы. Никогда, никакой самой беспросветной ночью Смит не видел подобной тьмы. Ни в одном языке не нашлось бы слов, чтобы описать ее, ибо эта тьма не предназначалась для того, чтобы ее видели наделенные речью создания. Это было воплощенное надругательство над способностью видеть, над всем, во что человек верит, на что надеется, над самой сутью человеческой. Это была немыслимая, абсолютная чужеродность, прямая противоположность всему сущему.

Оружие выпало из трясущейся руки Смита. Он прижал ладони к глазам, стремясь защититься, скрыться от этого неописуемого ужаса, и всем своим существом услышал протяжный тихий шорох, когда новы распростерлись ниц на полу храма. В мертвом безмолвии Ниуса заговорила снова. Осознание своей божественной сути заставляло ее голос звенеть, но нечеловеческая жилка еще только пробивалась в ней. И слышно было, что неведомое открылось ей и теперь эта запредельная тьма стала ей родной.

— Именем Мрака! — сказала она,— Отпустите этого человека. Я покидаю вас и больше не вернусь. И радуйтесь, что никакой иной кары не обрушится на вас за то, что вы были так негостеприимны к дочери тьмы.

А в следующий миг произошло нечто не поддающееся описанию. Лишь намного позднее Смит осознал, что это мрак, окружавший Ниусу, волной прокатился сквозь него, окатив холодом, заставив зябко съежиться, вероломно проникнув в самую его суть. На мгновение землянин утонул во тьме, содрогнувшись каждой клеточкой тела. Но как бы плохо ни пришлось Смиту, новам прикосновение их бога явно понравилось намного, намного меньше — все они, как один, пронзительно взвизгнули. И благодаря какому-то таинственному чувству, открывшемуся у него от дыхания этой потусторонней тьмы, он знал, что кричат они не просто от боли, а от невыносимой, невообразимой муки, что все у них внутри сжалось от запредельной пытки, продолжавшейся один бесконечно долгий миг.