Ника Ракитина - ГОНИТВА

Князь топнул ногой, разбросав грязь:

– Твоей она не будет!

Вскинул пулгак к плечу.

– Побойтесь Бога, Алесь Андреевич… Стыдно повторяться, – Генрих насмешливо пожал плечами, – если в тот раз уже не помогло. Новых ходов поищите.

Лес смеялся. Смеялось небо, показывая языки-облака.

– Северина! Навка! Здрадница!

– Заткнитесь, вы! – Генрих был в опасной близости от Алеся, и уже не смеялся. – Вы, не стыдно вам использовать женщину, заставляя мучиться раскаянием… Я же вам говорил: она не предавала.

– Нем е ц! Лгун!

Айзенвальд стукнул Алеся в щеку и брезгливо вытер костяшки пальцев о штаны. Алесь с побитой скулой упал в мягкую грязь. Поднялся на четвереньки. Замахнулся – и не успевал. Генрих бил плечом, кулаком, открытой ладонью, раз за разом заставляя покойника отступать.

– Вы говорили, – он щурился, и глаза в узких проймах казались черными, – что я не способен на поступок? Саблю берите!

Точно гадюку, втоптал в грязь пулгак, до которого Алесь силился дотянуться.

– Как в дурной пьесе…

– А мне наплевать.

– Да что ж вы, – Гайли очнулась и выскочила вперед, – что ж вы меня делите?! Стойте! Алесь! Вы… в самом деле использовали меня? И про Гивойтоса? И про щепку из гроба – правда? А Игнась Лисовский…

" Постой, черна галка, ты моя …"

Желваки заходили на лице Генриха:

– Игнат тебя продал. Сообщил про документы. Пытки ты выдержала. А потом смогла кинуться в окно, и тебя застрелили в спину. А документов так и не нашли. Хотя весь дом переискали. А я… так и не успел тебя спасти. Панна Северина Маржецкая, перед Христом и Узором клянусь, то правда.

Звезды вспыхнули у него на лбу. Алесь стоял, точно каменный.

– Не надо с ним драться из-за меня, – попросила Гайли.

– То не панне решать.

Она по привычке дернула и – сломала оплетку ружанца, как сухую ветку. Посыпались в осоку волчьи глаза.

– Тварь! – Алесь пополз на коленях, пробуя собрать раскатившиеся камни.

– Это правда?… Использовал. Когда виной меня скручивал. А я не предавала, – Гайли засмеялась. Айзенвальд поддержал ее под локоть.

– Змеюка, – выплюнул Ведрич.

Гайли повернулась к Алесю, глаза сверкнули:

– Ты… Гивойтоса за что?

– Я защищался.

– Ожерельем моим – в спину. И с Антей меня подставил, чтобы сознания лишилась, чтобы веревки вить, патриот… Он двубоя не стоит.

– Он тебе наврал!! – с колен заорал Алесь. – Не трогай корону, сдохнешь!…

– Пожалуйста, Генрих…

Айзенвальд вынул из-за пазухи вторую корону и неловко надел Гайли на растрепанную рыжую голову.

Мир замолчал.

Мир окостенел, и в этом мире кричал и корчился только опальный князь, член комитета Стражи, призрак Ведрич Александр Андреевич.

Гайли с Айзенвальдом обернулись друг к другу и шагнули вперед, взявшись за руки.

Вокруг было Крейво – глухая пуща, переплетенние ветвей с заплутавшими звездами. И Лейтава стеклянным шаром лежала в ладонях. Медленное течение Двайны и Непрядвы, курчавый Нямунас, Словутич, впитавший синюю кровь Ниреи и Припяти; зеленые холмы Менеска, бархатные леса Понар, белокрылая Ливония; Янтарное море на севере, Полесье на юге…

И солнце над чистой весенней землей.

– Пся кшев! Шапки долой! – прозвучал приказ. – На колени перед королями!

Мертвецы слезали с седел и, прикрывая лица от света, тяжело опускались в болотную грязь. Бесконечные ряды. И те, кто кто давно стал Гонитвой – скелеты в ошметках облезающей плоти; и те, что сделались ею совсем недавно и были до жути похожи на людей. Их скакуны не ржали и не били подковами. Мир, как в тине, увяз в тишине. И только трое самых старых должников остались в седлах. Они казались зыбкими, как туман, но все еще существовали. И больше всех желали отпущения. Братья Эгле – убийцы Жвеиса.

Гайли привычно поискала ружанец на шее, удивленно раскрыла пустую ладонь. Айзенвальд легонько подтолкнул ее.

– Ваше время вышло! – крикнула женщина звонко. – Ваш долг заплачен! Братья Эгле. Старший, Вайшелок, я отпускаю тебя. Ямонт, Имар…

Всплеск плаща над конским скелетом.

– Ягелло, я отпускаю тебя. Иосафат Кунцевич… Петр Небаба… Адась Панинский… Оттон Штакельберг…

Имена катились, словно капли дождя по стеклу; как отражение свечи, мерцали перед глазами. И когда немел язык и отказывало дыхание, другой подхватывал, и стирал эти имена.

– Князь Витольд Пасюкевич, иди с миром.

Тяжелый поклон с седла.

– Стахор Крашевский, Алесь Ведрич…

– Не-ет!! Не…

И никого. Только кости белеют на черной земле.