Стивен Эриксон - Врата Смерти(пер. И.Иванова)

Фелисина достала из-за пазухи мешочек с едой, которую ей удалось собрать для Гебория. Наклонившись, она положила принесенное ему на колени.

— Утопка обмелела на целый локоть, — сказала Фелисина, вспомнив о его просьбе.

Геборий молчал, сосредоточенно разглядывая культи своих рук.

Фелисина поморщилась. Кажется, она хотела сказать Геборию что-то еще… или спросить о чем-то. Забыла. Она допила вино и выпрямила спину, проведя руками по волосам. Затылок и лоб совсем одеревенели. Потом Фелисина заметила, что историк украдкой поглядывает на ее полные круглые груди. Натянувшаяся ткань балахона делала их еще рельефнее. Фелисина задержалась в этой позе («Пусть полюбуется!»), потом медленно опустила руки.

— Между прочим, тобой интересовалась Була, — сказала она старику. — Есть… кое-какие возможности. Тебе бы стало… полегче.

Геборий порывисто встал. Еда свалилась на пол.

— Клобук тебя накрой, девчонка!

Фелисина засмеялась, видя, как историк шмыгнул за занавеску, отделявшую его угол от остального пространства лачуги. Культей он неуклюже задернул линялую ткань. Смех Фелисины стих. Судя по донесшемуся скрипу, Геборий улегся на койку.

Ей хотелось объяснить историку, что все это было сказано шутки ради, чтобы заставить его улыбнуться.

«Я не собиралась… издеваться над тобой. Я совсем не такая, какой тебе кажусь. Или… такая?»

Фелисина нагнулась за оброненным мешочком и положила его на полку.

Спустя час, когда и Фелисина, и Геборий ворочались без сна на своих койках, вернулся Бодэн. Стараясь особо не шуметь, он расшевелил очаг, подбросив туда еще несколько сухих навозных лепешек. Разбойник не был пьян. Где же тогда он шатался и куда вообще исчезает по вечерам? Расспрашивать Бодэна было занятием напрасным: говорил он неохотно, а с Фелисиной — тем более.

Она попыталась уснуть, но не смогла. Кажется, Бодэн качнул занавеску. Геборий еще не спал и что-то ему ответил. Слов Фелисина не разобрала. Беседа длилась не более минуты, потом Бодэн по обыкновению хмыкнул и завалился на свою койку.

Они что-то затеяли. Фелисину потрясло не это. Они что-то затеяли втайне от нее! Ее обдало волной гнева.

«А я-то заботилась о них. Как могла, облегчала им жизнь и на корабле, и здесь! Вот она, благодарность. Була права: каждый мужчина — скот, годный лишь на то, чтобы им помыкали. Отныне я больше не собираюсь о вас заботиться. Теперь ваша жизнь в Макушке станет такой же, как у всех каторжников. А тебе, неблагодарный старикашка, придется снова таскать повозки. Обещаю, я добьюсь этого, и тебя вернут на рудник».

Фелисина кусала губы, борясь с подступающими слезами. Все ее мысленные угрозы были пустыми. Она знала, что не станет жаловаться на Гебория. Да, она нуждалась в покровительстве Бенета и была готова за это платить. Но она нуждалась и в обществе Гебория с Бодэном. Фелисина цеплялась за них, как ребенок цепляется за родителей, ища у них защиты от жестокостей окружающего мира. Потерять их означало бы потерять… все.

Наверное, они думают, что она продаст их доверие с той же легкостью, с какой продает собственное тело. Нет, это не так.

«Клянусь вам, вы ошибаетесь», — мысленно твердила Фелисина.

Она смотрела в темный потолок, не пытаясь унять струящихся слез.

«Я совсем одна. У меня есть только Бенет. Бенет, его вино, его дурханг и его тело».

У нее до сих пор болело лоно. Глядя, как они с Булой ласкают друг друга, Бенет не выдержал и тоже бросился на широкую кровать трактирщицы. А дальше было как всегда.

«Все зависит от силы воли, — твердила себе Фелисина. — И тогда боль превращается в наслаждение».

Здесь не живут. Здесь выживают. Час за часом.

Рынок близ хиссарской гавани стал заполняться народом. Утро как утро, одно из многих. Но так лишь казалось. Дюкра колотил озноб, неподвластный даже солнечному теплу. Имперский историк сидел на волноломе, поджав под себя ноги. Он глядел в сторону Сахульского моря и искренне желал возвращения кораблей адмирала Нока. Дюкру было по-настоящему страшно.

Однако существовали приказы, отменить которые не мог даже Кольтен. Виканский полководец не обладал властью над малазанскими военными кораблями. Выполняя приказ Пормкваля, сахульский флот на рассвете покинул хиссарскую гавань и отплыл в Арен. При благоприятных условиях морской путь туда занимал месяц.

Естественно, уход флота не остался незамеченным в городе, и голоса на рынке сегодня звучали куда громче и возбужденнее, чем прежде. До ушей Дюкра постоянно долетали взрывы хохота. Коренное население праздновало свою первую победу, доставшуюся без кровопролития. Бескровных побед больше не будет, но сейчас ликующие хиссарцы предпочитали об этом не думать.