Стивен Эриксон - Врата Смерти(пер. И.Иванова)

Черное облако полностью скрыло и Кольтена, и крест. Издали вороны были не крупнее мух… Они взмыли в небо и исчезли, унося с собой виканского полководца из клана Вороны.

У Дюкра подгибались ноги. Он прислонился к стене. Нетра тихо выскользнула из его рук. Окровавленные волосы разметались у нее по лицу.

— Я убил его, — плачущим голосом повторял Щербатый. — Я убил Кольтена. Кто лишил его жизни? Жалкий старый солдат из армии Пормкваля. Я убил самого Кольтена… Боги, смилуйтесь над моей душой.

Дюкр порывисто обнял его. Щербатый выронил лук, и тот с глухим стуком упал на пол. Историку казалось, что этот человек буквально рассыпается на части, зримо старясь с каждым вдохом.

Блистиг испытывал к своему солдату иные чувства. Схватив Щербатого за воротник, он поставил его на ноги.

— Ты что скулишь, глупец? К концу дня десять тысяч солдат будут повторять твое имя. Они будут его твердить, как молитву.

Историк вздрогнул от этих слов. Он закрыл глаза. Следом пришла мысль: «Сегодня я только и делаю, что утешаю сокрушенных. Знать бы, кто вот так же обнимет меня и произнесет слова ободрения».

Когда Дюкр открыл глаза, он увидел перед собой Пормкваля. Рот Железного кулака беззвучно шевелился, словно умоляя о прощении. На худощавом, мокром от пота лице Пормкваля был написан ужас. Он боялся взглянуть историку в глаза.

На холме армия Корболо Дэма пришла в смятение. До них только сейчас дошел смысл произошедшего. Послышались отдельные выкрики, но они быстро стихли. Холм окутала зловещая тишина.

Вороны улетели. Окровавленные перекладины креста были пусты. Небо затягивалось облаками.

Дюкр опять взглянул на Пормкваля. Тот сжался, превратившись в тень Маллика Реля. Железный кулак тряс головой, будто отрицая реальность этого дня.

«Будь ты трижды проклят, Железный кулак! Этой бойни никто и никогда тебе не простит».

Волны лениво лизали пласты ила, нафаршированного мусором гавани. Над водой танцевали ночные бабочки, стараясь не опускаться слишком низко. Здесь самки угрей метали икру. В лунном свете поблескивали их черные извивающиеся тела. Никто не нарушал их вековечного занятия, но объяснялось это не каким-то особым почитанием угрей жителями Малаза. Порода, водившаяся в водах Малазанского залива, была на редкость невкусной.

И все же в одном месте идиллия угрей оказалась потревоженной. Плеснула вода. Помогая себе руками, на ил выбрался человек. Напластования были лишь видимостью берега, а человеку требовалось добраться до настоящей суши.

Калам ткнулся в ил, придавив собой угрей. Правой рукой он зажимал рану, которая все еще кровоточила. Теплая кровь сочилась между пальцев. Рубашки на ассасине не было, а его кольчугу сейчас засасывал донный ил Малазанского залива. Из одежды уцелели лишь кожаные штаны. Каким-то чудом он не оставил в воде башмаки.

Доспехи тянули на дно. Сбрасывая их, Калам был вынужден отстегнуть свой оружейный пояс. Тот выскользнул и тоже стал опускаться на темное дно. Легкие отчаянно требовали воздуха, не оставляя времени на поиски. Калам остался безоружным.

С какого-то корабля доносились странные звуки, будто обезумевшая команда пыталась разрубить судно пополам. Калам ненадолго прислушался. Мало ли что там. Ему хватало своих забот.

Угри, как могли, сопротивлялись его вторжению. Стараясь унять дыхание, Калам пополз по склизкому илу вверх. Он держал курс на каменный волнолом. Битые черепки больно впивались в тело. Добравшись до волнолома, ассасин перевернулся на спину. Над ним темнело днище причала, густо оплетенное водорослями. Калам закрыл глаза, приказав себе сосредоточиться.

Постепенно ему удалось остановить кровь. Еще через несколько минут Калам сел и начал стаскивать с себя прилипших угрей, похожих на больших пиявок. Он швырял их в темноту, туда, где слышалась возня береговых крыс. Судя по звукам, крысиное полчище приближалось. Калам наслушался достаточно страшных историй, чтобы воспринимать всерьез этих тварей — негласных хозяев гавани.

Дальше оставаться под причалом было небезопасно. Калам встал на четвереньки, оглядывая старые щербатые причальные сваи, выступавшие над водой. Береговые матросы постоянно их смолили, но в местах соприкосновения с причальными канатами смола очень быстро сдиралась, обнажая серое дерево.