Стивен Эриксон - Врата Смерти(пер. И.Иванова)

Несколько часов назад во время краткого привала к историку присоединился капитан Лулль, чтобы вместе перекусить. Скромная трапеза проходила почти молча, как будто оба заранее договорились не упоминать ватарскую переправу. Зачем сотрясать воздух словами, если он и так наполнен жуткими воспоминаниями? Если каждый шорох напоминает о жуткой бойне? Зачем говорить о том, чем заполнены мысли?

Лулль медленно убирал в мешок остатки провизии и вдруг замер. Дюкр увидел, что у капитана дрожат руки. Историку сделалось неловко, и он поспешно отвернулся. На козлах спал капрал Лист, запертый в темницу сновидений.

«Мне ничего не стоило растолкать парня, однако потребность в знаниях перевесила благие намерения. Я знал, как достаются Листу эти сны, и все же не разбудил его. Оказывается, стать жестоким очень просто».

Потом капитан вздохнул и торопливо сложил еду в мешок.

— Скажите, вы ощущаете потребность хоть как-то объяснить все это? — вдруг спросил Лулль. — Вы же столько прочли о войнах и сражениях. Вы знаете рассуждения других людей из других эпох. Как простой смертный воспринимает подобное? Все эти ужасы, которые видит и через которые проходит? Наступает ли такой момент, когда увиденное и пережитое — не важно, солдат ты или беженец, — бесповоротно что-то меняет внутри? Кем мы тогда становимся? В меньшей степени людьми или в большей? Может, это и есть человеческая суть, и война просто вытаскивает наружу все, что в мирной жизни надежно спрятано внутри?

Дюкр ответил не сразу. Он сидел, разглядывая каменистую землю под ногами. Лулль ждал ответа, и историк заговорил:

— Друг мой, у каждого — свой порог, свой предел. Нам кажется, будто окружающий мир неузнаваемо изменился. На самом деле изменился лишь наш взгляд на мир. Мы стали глядеть под другим углом зрения. Научились видеть, не пропуская увиденное в чувства. Научились плакать, одновременно глядя на свое горе как бы со стороны. Здесь нет места ответам, ибо в нас выгорели все вопросы. А в большей ли степени мы теперь люди или в меньшей — это вам решать.

— Но ведь, наверное, с чем-то подобным сталкивались ученые, жрецы, философы?

Дюкр опустил голову, чтобы Лулль не видел его улыбки.

— Конечно сталкивались. Знаете, что роднит всех, кто переступил через этот порог? Им очень сложно описать свое новое состояние. Да и почти нет желания объяснять его другим. В их новом состоянии разум не главенствует. Там мысли бродят свободно. Зачастую они неясны и бессвязны. А иногда просто теряются.

— Теряются, — повторил Лулль. — Вот и я такой же… потерянный.

— Я тоже потерянный. Но нам с вами уже достаточно лет. А взгляните на детей. Меня оторопь берет, когда я встречаюсь с их глазами.

— И все-таки, Дюкр, как относиться ко всему этому? Я должен знать, иначе просто свихнусь.

— Относитесь к этому как… к ловкости рук, — сказал историк.

— Что-о?

— Мы с вами не маги, но достаточно насмотрелись на выплески магической силы, необузданной и смертельно опасной. Мы замирали от восхищения и ужаса, зная, скольких магов сгубила неосторожность. А теперь вспомните фокусников, которых видели в детстве. Ловкостью своих рук они ткали иллюзорный мир, заставляя нас верить в его реальность. Мы верили и тоже замирали от восхищения.

Капитан Лулль долго молчал. Затем встал.

— Это и есть ваш ответ?

— Увы, это все, что пришло мне в голову. Простите, если такого ответа вам недостаточно.

— Нет, старик, вполне достаточно. Мне должно этого хватить, правда?

— Правда, капитан.

— Ловкость рук, — повторил Лулль.

Историк кивнул.

— И не просите большего, ибо наш мир не даст вам ответа.

— Но все-таки где мы найдем ответ?

— Там, где мы еще не ищем, — ответил Дюкр и тоже встал.

«Собачья упряжка» стронулась с места и поползла вверх по склону.

— Когда вы разучитесь и плакать, и улыбаться, вы найдете ответ.

— Пока, старик, — сказал Лулль, забираясь в седло.

— Пока, капитан. Дюкр глядел ему вслед.

«Не стал ли я сам таким фокусником, раздающим лживые успокоительные мысли?»

Сейчас он вспомнил о тогдашнем разговоре. Мысль о терзаниях Лулля была одной из бессвязных мыслей, забредавших в его воспаленный мозг и незаметно исчезающих оттуда.

А путь продолжался. И опять из-под ног, копыт и колес поднимались облака пыли. Только бабочек, что вились над головой, теперь можно было пересчитать по пальцам.

Корболо Дэм двигался следом, кусая «собачью упряжку» за изуродованный хвост. Он выжидал, подыскивая более подходящее место для нового крупного сражения. Наверное, даже его ужасали немые свидетельства прошлого, скрывавшиеся в глубинах Ватарского леса.