Стивен Эриксон - Врата Смерти(пер. И.Иванова)

Теперь Дюкр узнал голос. Это был голос Лулля, только изменившийся. Историк поднял голову и едва не отшатнулся. С кровавого месива, еще утром называвшегося лицом, смотрел уцелевший голубой глаз. Капитан получил страшный удар палицей. Левый нащечник шлема вдавило ему в лицо, разворотив щеку, вырвав глаз и нос. И капитан еще пытался улыбаться!

— Мне повезло, старик. Посмотри: ни одного зуба не выбито. Даже не шатаются.

Число потерь напоминало погребальный плач, стенающий о бессмысленности сражений. Если кто и мог радоваться победе — то лишь один Клобук.

Клан Горностая расправился с тифанскими копьеносцами и их командиром, управляемым частицей злобного божества. Воинам клана помогли духи земли, устроившие засаду на семкийца. Они разорвали плоть на мельчайшие кусочки, дабы найти и поглотить эту частицу. Клан Горностая тоже устроил ловушку, действуя с хладнокровной жестокостью. Живой приманкой стали беженцы. Убитые и раненые исчислялись сотнями.

Командиры клана Горностая могли бы в свое оправдание сказать, что противник вчетверо превосходил их. Да, они пожертвовали теми, кого поклялись защищать, но сделали это ради спасения жизни остальных. Такое объяснение прозвучало бы вполне правдоподобно и не вызвало бы осуждения. Однако командиры хранили молчание, обрушив на себя гнев спасенных беженцев, и в особенности Собрания знати. Дюкру все это виделось в ином свете. Виканцы держались надменно, не собираясь ничего объяснять и выслушивать возражения. Более того, каждую попытку возразить, каждое требование объяснений они встречали в штыки. Дюкр понимал: они ненавидели беженцев, они устали слушать вечные сетования знати. Беженцы вряд ли пытались поставить себя на место виканцев и потому сочли поведение своих защитников достойным всякого осуждения.

Сами воины клана Горностая считали погибших беженцев лишь вспомогательным средством, позволившим им практически полностью истребить тифанцев. Месть «горностаев» была абсолютной. Бойня, учиненная тифанцам, зеркально отражала участь, которую те готовили «проклятым мезлам». Разумеется, это обстоятельство также ускользнуло от внимания беженцев.

Дюкр представил, как впоследствии кабинетные ученые будут ломать головы над загадками битвы при Пате и искать логические объяснения. Однако логика плохо сочеталась с темными потоками подсознания, овладевшими людьми. Люди предвкушали кровь, много крови. Они торопились на пир кровопролития. Историку достаточно было вспомнить о собственных чувствах, когда он понял, что вспотевшие руки Нила и Нетры покоятся на боках… мертвой лошади. Чтобы спасти пять тысяч других лошадей, из этого несчастного животного были высосаны все соки. Возможно, сердца юных колдунов разрывались от жалости к убитой лошади, но их утешала мысль о принесенной пользе.

«Этой бедной кобыле, как и беженцам, никто не объяснил, ради каких высоких целей она гибнет. И здесь бессловесная скотина и люди оказались в одинаковом положении».

Горизонт имперского Пути по-прежнему был скрыт серой завесой. Плотный, тяжелый воздух размывал очертания. Ветра не было, однако эхо произошедшей бойни осталось, как будто его поймали в невидимую ловушку.

Калам остановил лошадь. Он сидел и смотрел на странный купол, густо покрытый пеплом. В одном месте купол обрушился, обнажив тускло блестящие бронзовые плитки своей крыши. Зияющая дыра тоже была серой, как и все в этом мире. Судя по очертаниям купола, он выступал над поверхностью менее чем на треть.

Ассасин спешился. Чтобы глотать поменьше пепла, он повязал кусок тряпки возле носа и рта. Затем, оглянувшись на своих спутников, он пошел к странному сооружению. Под куполом мог скрываться дворец или храм. Подойдя совсем близко, Калам смахнул пепел с нескольких плиток. На каждой был вырезан знак.

Калам даже похолодел. Он узнал вырезанное изображение короны. Последний раз он видел нечто похожее на другом континенте, во время сражения, затеянного отчаявшимся противником.

«Каладан Бруд и Аномандер Рейк, кочевники-ривийцы, Малиновая гвардия. Разношерстные враги, не дающие Малазанской империи воцариться на Генабакисе. Они представляли для малазанцев более серьезную угрозу, нежели вольные города континента, которые под малазанским натиском падали один за другим. Их продажные правители погрязли в бесконечных сварах. Обещанное золото было для них важнее судьбы родного города, и каждый мечтал с помощью имперской армии свести счеты с ненавистными соперниками».