Стивен Эриксон - Врата Смерти(пер. И.Иванова)

— А у тебя, капрал, уже нет такой уверенности?

— Не видать нам Арена, господин историк. А эти глупцы строчат свои петиции и жалобы. И на кого? На тех, кто спасает их от смерти.

— Я не разделяю их бредовых занятий, но важно поддерживать в людях хотя бы видимость порядка. Не только в аристократах. В каждом из нас.

— Только что вы говорили другое.

— Меня вынудили, — вздохнул историк.

Лагерь знати кончился. За ним простиралось обширное пространство, запруженное повозками с ранеными. Почти отовсюду слышались стоны. Дюкру стало не по себе. Здесь упрямое цепляние за жизнь неожиданно сменялось покорностью судьбе. И тогда стоны затихали. Смерть шла за ними по пятам, и здесь ее присутствие ощущалось гораздо отчетливее, чем даже на полях битвы. Дюкру вдруг показалось, что с него содрали кожу, обнажив «струны души». Историк невесело усмехнулся, вспомнив, как раньше ему нравился этот красивый поэтический образ.

«Жрецы могли бы только мечтать о таком благоговейном понимании и приятии, как здесь, под жгучим равнинным солнцем. Вместо ароматных курений — вонь гниющих ран, запах мочи, кала, давно не мытых тел. Но зато есть понимание. Говорят, страх смерти — это страх перед богами. Только вряд ли умирающие боятся богов. Боги не стоят у их изголовий и не нашептывают слов утешения. Они наблюдают издали. Смотрят и ждут».

— Если бы не этот избитый, можно было бы сделать крюк, — сказал Лист.

— Нет, капрал. Я бы и без него все равно пошел бы через лагерь раненых.

— Мне хватило недавнего урока, — сдавленным голосом признался Лист.

— Наверное, мы с тобой по-разному усвоили этот урок.

— Неужели лагерь раненых вас вдохновляет?

— Укрепляет, капрал, хотя и весьма отстраненным образом. Здесь забываешь об играх Властителей. Человеческая природа предстает без прикрас. Что ты видишь вокруг? Упрямое цепляние за жизнь. Тут не остается ни прекраснодушных бредней, ни обмана, ни собственной значимости. И ложное смирение тоже уходит. Каждый ведет свое сражение, и в то же время мы едины, капрал. Здесь понимаешь, насколько близка земля, в которую может улечься каждый из нас. Вот главный урок. Я не перестаю удивляться: как это высокородное охвостье каждый день видит повозки, слышит стоны раненых и до сих пор ничего не понимает?

— Раненые цепляются за жизнь. Знать цепляется за свой мирок. Утащенная собачонка печалит их сильнее, чем смерть сотни этих несчастных.

— Похоже, ты прав, капрал.

Разыскав лекаря, они передали ему избитого слугу и отправились дальше.

Когда Дюкр и Лист добрались до командного лагеря Седьмой армии, солнце почти касалось горизонта. В пространстве между ровными рядами шатров вился дымок от костров, где жгли сухой навоз. Два взвода пехотинцев затеяли игру в мяч. Мячом им служил шлем, обтянутый кожей. Вокруг собрались зрители, подбадривающие игроков. Оттуда то и дело доносились взрывы смеха.

Дюкру вспомнились слова, которые в свои солдатские годы он слышал от одного старого моряка: «Бывают времена, когда нужно просто улыбнуться и плюнуть Клобуку в лицо». Игроки в мяч как раз это и делали. Они смеялись над своей усталостью, над тяготами перехода. И над смертью тоже. Солдаты гоняли мяч, прекрасно сознавая, что издалека за ними наблюдают удивленные тифанцы.

До берегов Паты оставался один день пути, и предчувствие сражения ощущалось везде, даже в воздухе.

Перед входом в шатер Кольтена Дюкр немного задержался. На карауле стояла его недавняя спутница. Ее бледно-голубые глаза встретились с глазами историка. Дюкру почудилось, будто ему на грудь легла невидимая рука. Удивленный, он кое-как выдавил из себя улыбку.

Когда они вошли внутрь, Лист прошептал:

— Она вам нравится?

— Не говори глупостей, капрал, — огрызнулся Дюкр.

«Я, мальчик мой, не в таком возрасте, чтобы с кем-то обсуждать свои сердечные дела. И потом, она глядела на меня больше с жалостью, чем с желанием, что бы ни нашептывало мне сердце. И нечего забивать себе голову пустыми мечтаниями».

Мрачный Кольтен стоял посередине шатра, прислонившись к столбу. Балт и Лулль сидели на походных стульях, оба нахмуренные. Возле дальней стены, завернувшись в шкуру антилопы, стоял Сормо. Глаза колдуна скрывал сумрак. По всему чувствовалось, в шатре происходил довольно неприятный разговор.

Балт кашлянул.

— Сормо нам тут рассказывал про семкийского бога, — пояснил он вошедшим. — Духи сообщили — кто-то намял ему бока. И здорово. В ночь нападения в тех местах появился демон. Кто и откуда — попробуй разнюхай. Демон был очень осторожен. Измолотил семкийца и исчез. Сдается мне, историк, что у того «когтя» имелся спутник.