Павел Молитвин - Ветер удачи

Упоминания о подобных бедствиях часто встречались в сказках и легендах, и, быть может наслушавшись их, юная форани просыпалась в испарине и с криком на устах вскакивала на кровати, к которой — нет-нет, ей это не привиделось подступали воды разгневанной Гвадиары. Теперь же она с нетерпением ждала окончания сезона дождей, и стоило ей закрыть глаза, как перед ней возникало видение мутных, яростно ревущих волн, под которыми скрывается императорский дворец, ставший для Ильяс олицетворением всего подлого, низменного и греховного…

Но и ветер с моря не оправдал ее надежд. Долгожданный, он заставил шушукаться и шелестеть кустарник, оборвал красно-желтую листву с оплетающих перголы, беседки и галереи виноградных лоз, покачал скрипучие пальмы, похожие на исполинских знаменосцев, подающих перистыми листьями-флагами сигналы рыбачьим и торговым судам. Взбаламутил и без того мутные и нечистые воды Гвадиары и затих. Умчался, проклятый, в дальние края, и совсем стало тошно жить в знойном, гнетущем, вызывающем испарину по всему телу мареве.

Ильяс осторожно выглянула из беседки и отыскала глазами стражников, приставленных сопровождать ее во время прогулок по императорским садам. Они, как обычно, уселись на скамью подле статуи Амгуна-Солнцевращателя и, сделав по глотку из предусмотрительно захваченной калебасы, начали лениво метать кости, дабы скоротать время ожидания.

«Играйте, голуби! Пейте, развлекайтесь и веселитесь впрок, ибо не скоро вам теперь представится такая возможность!» — прошипела форани и, опустившись на четвереньки, поползла к обвитой плющом галерее, ведущей на третью террасу садов.

Она не желала зла именно этим стражникам, но и раскаяния по поводу ожидавшего их за ее побег наказания не испытывала. Точно так же, как не испытывала ни волнения, ни радости от сознания того, что очень скоро окажется далеко-далеко от Города Тысячи Храмов, императорского дворца, занятого подготовкой к свадебным торжествам Кешо, и дважды предавшего ее отца. Ведь и сама она тогда станет предательницей, оставив во дворце крохотного Хутама, так доверчиво тянувшего к ней свои пухленькие ручки и невнятно, но счастливо ворковавшего и гукавшего при виде матери…

— Стоп! А ну-ка прекрати! — приказала себе Ильяс. — Ничего плохого с твоим крошкой не случится! Он нужен Кешо, и потому тот будет беречь его как зеницу ока…

Око, возникшее перед внутренним взором Ильяс, было, однако, не тускло-черным, как у Кешо, а золотым — Таанретовым. И это было поистине ужасно. Думать об этом тоже не следовало. Думать надобно было о Нганье, ждущей ее в условленном месте у ограды императорских садов, и об Усугласе, купившем для них места на судне, отплывающем нынешним вечером в Кидоту. Последнем, быть может, судне, отправляющемся из Мванааке в Кидоту, о близкой войне с которой во дворце говорят как о деле решенном. Зачем закладывать верфи, расширять рудники и усовершенствовать оборудование шахт, если можно попросту ограбить богатого соседа, пополнив тем самым быстро пустеющую казну, снискав себе немеркнущую славу и к тому же походя заткнув глотки всем недовольным? О, как прав был Таанрет, говоря, что Кешо не склонен обременять себя поисками сложных путей!

Добравшись до галереи, Ильяс поднялась на ноги, отряхнула ладони и, уже не скрываясь, спустилась по мраморной лестнице на третью террасу. Больше таиться было не от кого. Стражники, привыкшие к ее причудам, не сунутся в облюбованную ею беседку до сумерек, а в императорские сады после свержения Димдиго Небожители стали заглядывать редко. Праздничные гулянья, поездки в гости и многое-многое другое осталось в прошлой жизни не только для Ильяс, но и для подавляющего большинства обитателей Города Тысячи Храмов. И после того, как Кешо официально объявил себя «Сберегателем императора Хутама», едва ли что-нибудь изменится к лучшему в обозримом будущем.

Для нее во всяком случае не изменится, ибо воспоминания о собственной доверчивости будут преследовать ее до конца дней. Хотя, если разобраться, не так уж и велика ее вина. Ведь ежели не верить родному отцу, то кому же тогда вообще можно доверять? Да и что бы изменилось, догадайся она своевременно о чудовищной шутке, сыгранной с нею Газах л аром? Саму бы ее сволокли в дворцовые застенки, а Таанрету тотчас же перерезали глотку. Для него-то, впрочем, это, быть может, оказалось бы наилучшим выходом…

А ведь, глядя на него из окна, выходящего в один из дворцовых двориков, она почти поверила, что все худшее уже позади! Предстоящая свадьба представлялась ей слишком суровой карой за глупость, и все же это была приемлемая цена за жизнь и свободу Таанрета. В те недолгие мгновения, пока чудом уцелевшие во время бойни в «Мраморном логове» Валихамун и Гордас вели его к лошадям, ожидавшим их за невысокой оградой дворика, она испытывала не только щемящую боль утраты, но и гордость, чувство удовлетворения от исполненного долга и незнакомую ей прежде радость самопожертвования…