Павел Молитвин - Ветер удачи

Газахлар пожал плечами и снова принялся задумчиво жевать кишмиш. Главное было сделано. Он изложил дочери свой взгляд на существующее положение дел, и теперь только от ее здравомыслия зависело, как будут развиваться дальнейшие события. Дурой ее не назвал бы даже злейший враг — каковых у нее, кстати сказать, нет, — и, значит, принятие ею единственно верного решения является всего лишь вопросом времени. А оно пока что у них с Кешо было. Ибо, если голова у змеи отрублена, кого заботит, что тело ее продолжает извиваться?

— Насколько мне известно, мой муж был оглушен, а не убит на устроенном тобой пиршестве, — произнесла Ильяс после бесконечно долгого молчания.

— Да, это так, — нехотя подтвердил Газахлар, в очередной раз убеждаясь, что обитатели «Мраморного логова» не оставляют его дочь своими заботами.

— Я выйду замуж за Кешо, и Нганья вернет Хутама во дворец. Но при одном условии. Мой муж должен быть выпущен на свободу целым и невредимым.

— Это невозможно, — буркнул Газахлар, сутулясь и недобрым словом поминая Кешо, распорядившегося во что бы то ни стало взять Таанрета живым, «дабы ему можно было задать несколько весьма важных для судеб империи вопросов». Знает он, какие вопросы задает этот мясник-самоучка в дворцовых застенках и насколько не интересуют его какие бы то ни было ответы на них.

— Напротив, очень даже возможно. Ибо это единственное, но непременное условие. Пусть я буду дочерью предателя — с этим уже ничего не поделаешь, однако сама я до сих пор никого не предавала и начинать с собственного мужа не намерена.

— Ты уже предала желтоглазого, пожалев в моем присутствии о том, что вышла за него замуж. И снова предашь, став женой Кешо и передав в его руки Хутама, — жестко сказал хозяин «Мраморного логова», поднимаясь с кресла. — Жизнь наша, хочешь ты того или нет, состоит из малых и больших предательств и подлостей, которые принято называть «компромиссами», «целесообразным выбором», «избранием наименьшего зла» и прочими мудреными словесами, способными обмануть либо недоумков, либо тех, кто изо всех сил желает быть обманутым.

— Не будем препираться и попусту сотрясать воздух. Мне безразлично, какие клятвы вы с Кешо возьмете с моего мужа, дабы он не помешал вам править империей. Однако, пока я не буду уверена, что он свободен…

— Вай-ваг! Что за детские бредни?! Неужели, будь ты на месте Кешо, у тебя достало бы глупости отпустить своего соперника? — возмутился Газахлар, сознавая, что Ильяс закусила удила и, что бы он теперь ни говорил, какие бы доводы ни приводил, будет стоять на своем. — Ты же уверяла меня, что не можешь терпеть желтоглазого! А теперь готова принять мучительную смерть из-за дурацкого своего упрямства!

— Я… Понимаешь, па, я все-таки еще люблю его… — Ильяс закрыла лицо ладонями и, после недолгого молчания, чуть слышно прошептала: — Но даже если бы не любила… Я не могу предать отца моих сыновей.

— А он? Он ведь услал одного из них в храм Мбо Мбелек! Он перетрахал половину дворцовых девок, пока ты таскала в своем чреве его отпрысков!.. — Газахлар вцепился железными пальцами в плечо Ильяс. — Дочь, не дури! Ты не простолюдинка и должна понять, что на чьей арбе едешь, того и песенку пой! Мы с тобой влезли в арбу Кешо, и не след ныне оглядываться на прошлое…

Он говорил и говорил, но с тем же успехом мог произносить свои пламенные, проникновенные речи перед выкинутой на берег рыбиной, которая тоже в ответ лишь трепыхалась бы и всхлипывала, с шумом втягивая воздух, коего ей мучительно не хватало.

Совершая ежедневную прогулку по императорским садам, Ильяс с замиранием сердца ожидала начала наводнения. Несколько раз в течение ее жизни северный ветер принимался гнать воды Гвадиары вспять, отчего приречные районы столицы уподоблялись гигантскому болоту. Люди гибли десятками, иногда сотнями. Жрецы всех без исключения Богов утверждали, что бедствие это ниспослано жителям Мванааке за грехи их. Вот только страдали почему-то от разливов Гвадиары преимущественно кварталы бедноты, а для обитателей особняков, стоящих на Рассветных и Закатных Холмах, они превращались в занимательнейшие зрелища. Осознание несправедливости происходящего пришло к Ильяс на двенадцатом году жизни, и с тех самых пор она втайне от всех страшилась, что когда-нибудь Великий Дух, преисполнившись гнева, решит исправить упущение и вознесет равнины, а горы низринет, превратив в дно морское. Либо нашлет такую волну, которая слизнет с лица земли и особняки Небожителей, и императорский дворец, трусливо вскарабкавшиеся на вершины приречных холмов.