Генри Олди - Рубеж

Но хватило, чтобы шестью цветами из семи отступила радуга.

Даже белизна не выдержала.

Захлестнуло, затопило остатки Сосуда пенной лазурью морской.

Голубой сталью Архистратиговой.

- А ну, хлопцы-бабы-девки! - тихо сказал сотник Логин.

И уж совсем еле слышно, себе одному:

- Пошли, что ли?

Швырнул гусиное перо под ноги, сапогом растоптал.

Во всю глотку, срывая голос:

- Рубежей их клятых не топтали?! За мно-ой!

Шагнул, не оглядываясь.

Знал: идут.

В лазурь, в радугу, в ад кромешный, к Господу-Богу на казенный харч, все, кто остались, кто есть, кто были… Яринка-ясонька и Ярина Киричиха, разорванный пушкарь Гром с Забрехой-кулеметчиком, есаул верный с братьями-Енохами, живыми и мертвым, ведьма Сало да чумак-иуда, хлопцы из-под Катеринослава, турчонок катованный, чортячий сынок, княжич-трехлетка…

Идут.

Мелкий летний дождь вслепую бродил по лугу. Пересыпал из горсти в горсть солнечные брызги, дробно стучал клюкой по траве; присвистывал в такт ошалевшим от простора иволгам.

Смеялся белозубо.

Швырялся каплями, не доставая - во все стороны, вдаль, туда, где невидимая отсюда, еще пятилась к небокраю радуга-дуга, выпускала из себя, из мешка рваного, проглоченное разноцветье жизни живой.

Деревья, дома, люди… смертная плоть, без которой и душа вроде как и не душа-то вовсе - пар один.

Пригреет солнышко жарче, глянешь искоса: где ты, дождь-слепец? был дождем, стал росой, был росой, стал паром, был паром, стал облаком… э-ге-гей, глупые, скоро вернусь!

Ждите!…

- Вымокла? - спросил Денница.

Он стоял, глядя в небо: высокий, легкий, в темно-лиловом плаще, найденном в замковых кладовых. Как тогда, на поле грез, перед лазурным стягом и воином с синими очами. Только всей лазури на этот раз было: омытая дождем высь.

"А в том сне небо серым было, - подумалось Ярине. - Дерюга, не небо… отстирать бы…"

- Ну и ладно, - согласился Денница, как если бы она ответила ему, ответила что-то важное, а не просто: вымокла или нет?

- Ты уже вырос? - спросила Ярина, прикусывая горькую былинку.

- Да. Вырос. Мне тринадцать недель, Несущая Мир. Значит, я большой. Полночь сгинула, и настал мой Самый Главный День. Только это неправда. Самый Главный - впереди… ждет…

Он помолчал. Присел рядом.

Край плаща набух росой, отяжелел.

- Спасибо тебе, Ирина Логиновна Загаржецка. Батькам нашим спасибо. Остальным - всем. Я ведь уж чуть было…

Денница нахмурил ясный, юношеский лоб.

- Чуть было не попросил.

- Ну и что? - само вырвалось.

- Ничего. Просто не вырасти мне тогда. Так бы и жил: большим, да маленьким.

Он поднял голову, глянул на возвышавшуюся над замком башню донжона.

Трое стояли там.

Рыжебородый мудрец, стройный воин и чудной бродяга.

Спорили о чем-то; руками размахивали. Казалось: вот сейчас взмахнут посильнее, и взмоют в ширь небесную, так и не прекратив спора.

А ведь взмоют…

Пойдут по облакам, лишь обернутся напоследок: ну что же вы? догоняйте!

- Домой хочется, - Ярина легонько коснулась его плеча: гладкого, твердого. - В хате, небось, пылищи… за год не оттереть!

- Ототрем, - уверенно пообещал Денница. - И пыль выгоним, и полы вымоем. И раны вылечим.

Он замолчал, нахмурился.

Три поперечные морщины залегли в переносье.

Ярина знала: о брате думает. Чумак Гринь по сей час бился на пороге жизни и смерти, еще дышал, готовясь в каждую секунду сделать выбор: уйти или остаться. "Помоги ему! пожалуйста! - Ярина шепнула это на самом рассвете, когда новый, взрослый Денница подсобил снести чумака в покои, а затем долго сидел над раненым, думая о своем. - Помоги! ты ведь можешь!"

- Могу, - ответил ей юноша, в чьих волосах горел невесть откуда взявшийся обруч из серебра. - Могу, Несущая Мир. Только нельзя. Надо, чтобы братик - сам… сам.

И добавил, больше себе, чем Ярине:

- Нельзя так. Нельзя спасать неправильно. Если я вырос, значит - нельзя.

Холодком пробрало панну сотникову от слов этих.

- Пан Ондрий! - донеслось из-за стены. - Дурья твоя башка! Куды чортопхайку с верхом грузишь?!

- Га?

- Ото ж! Не довезем ведь!

- Та довезем, пане сотник… тут же всем: и вам, и нам, и жиду маленькую торбочку…

Денница взахлеб, по-детски расхохотался.

Просиял лицом.

- Насмехаешься? - с притворной обидой спросила Ярина. - Хихоньки строишь? А батька прав: через Рубежи эти, да на повозке груженой…