Генри Олди - Рубеж

За тобой пришла.

- Не надо!… не дури, послушай… не!…

В две глотки крикнули: Ирина Загаржецка и Сале Кеваль. В две глотки, да на один, чужой, басовитый голос. Только Сале вовремя глаза открыть успела, выдралась из морока, оставляя на прутьях клочья души - а хромая девушка, видать, там осталась.

С виденьем, с гостьей гибельной сам-на-сам.

Рванулась по-волчьи, всем телом; отбросила господина есаула прочь. Так ребенок в сердцах злую игрушку, что пальчик больно наколола - с размаху да об стену. Ударился Шмалько о край подоконника виском пораненным, охнул тяжко, на пол сполз.

Встала Ирина Загаржецка.

Забыв хромать, к дверям тело бросила - отцова дочка, одна кровь, одна повадка.

Сейчас хлопнет от души! сыпаться штукатурке!

- Иду! иду я!

"Остановить! да что же это творится?!" - Сале хотела было вскочить, вмешаться, но пересилила глупый порыв. Осталась сидеть. Первая заповедь мастера: не понимаешь, что происходит? не знаешь, что делать?! - не вмешивайся! жди!

Спасибо за науку, князь Сагор!

Дай срок, сочтемся.

Сидела женщина, смотрела: преградил Мыкола Еноха дорогу панне сотниковой, плечом к плечу с последним братом своим, бурсаком-Теодором. Да вдобавок старый есаул исхитрился - прямо с мозаичного пола в ноги ясоньке любимой кинулся. Уцепился клещом, не оторвать.

И завертелось по залу.

Дикий зверина, многорукий, многоногий; бешеный.

Сам себя грызет.

Слюной брызжет.

…она шла.

Худая плосконосая Смерть в черном плаще - страшная, окровавленная, беспощадная… Искалеченная семнадцатилетняя девушка, мечтавшая о жизни, а ставшая Гибелью.

Шла.

По трупам…

Пойдет ли и сейчас? по трупам?!

Смерть? или Спасение?!

- Я спасу!

Не Денница ли очнулся?

Нет.

Панна сотникова невесть куда собралась.

Вот: стоит посреди зала. В правой руке - палаш аглицкий шабля, у Мыколы-богатыря силой отнятый. Корчится напротив Теодор-умник, шарит вокруг судорогой пальцев: окуляры разбитые ищет. При штурме уцелели, стеклышки-то, а здесь… Нашарил, ухватил, да только не окуляры - есаулово запястье.

Выдохнул есаул нутром:

- Яринка! кыцька драная! ума решилась?!

Засмеялась панна сотникова.

Отвернулась.

И к дверям.

А вдогон - молния черная.

…если б я еще знал, что делать!

Достал в броске, со спины, нащупал ладонями мягкие виски. Прилип глиной после дождя - не оторвать. Одно и вспомнил: как швырял прежде в Заклятого-Рио дым магнолий и хруст фарфора под сапогом! как в Двойника выкладывался - молчанием живучей сестры Рахили, страшным духом плоти горящей…

Сталь вскользь обласкала бедро.

Горячо стало; закапало на мозаику пола, заструилось.

Отдай! отдай мне свою муку! Раньше я сам мастак был переливать чужую душу из горсти в горсть, из пустого в порожнее, плескал в лица дымными брызгами, входил и выходил без спросу… Отдай теперь ты мне! Войди! ворвись! Вот я, новый, слабый, бывший - давай!

И открылось напоследок: боль.

Дикая, чудная.

Не смертная - хуже.

И обмякла в моих руках безумная девчонка, Несущая Мир, разделив чужую краденую боль не на двоих - на троих.

- Помоги… - шепнула.

Не договорила.

- Давай-ка, чортяка! давай, перевяжу!

Есаул Шмалько рывком располосовал оконную гардину. Присел рядом на корточки, тронул шальной порез: обматывать туго стал.

- До свадьбы заживет! Позовешь на свадьбу-то, рожа пекельная?

Хлопнула дверь.

Тихо хлопнула, не по-старому.

Вернувшийся Логин грузно - будто отяжелел пан сотник за это время! - прошел на середину, к столу. Ни на кого не глянул, ни о чем не спросил.

Что за гвалт-резня? - не поинтересовался.

- Вот.

Кинул на стол - что?

- Вот она, цена кнежская! Дурень я был, что вас послушался! А теперь кричите! спорьте! как решил, так и сделаю!

Завизжал, забился в истерике трехлетний княжич; охнул Мыкола Еноха; выбранился сквозь зубы есаул, молча качнулся в сторону Иегуда бен-Иосиф; пальцем удержал бурсак на носу треснувшие окуляры, вгляделся, морщась.

Посреди столешницы, щетинистым подбородком ткнувшись в цепь с белым, словно из снега вылепленным камнем…

Посреди столешницы, страшно ухмыляясь посинелыми губами…

Посреди…

- Прикусили языки?! То-то же!

Посреди столешницы лежала отрубленная голова зацного и моцного пана Мацапуры-Коложанского.

- Батька! - еле успев прийти в себя, бледная как смерть Ярина протянула к отцу дрожащие руки. - Что ж ты наделал, батька!