Генри Олди - Рубеж

Тишина ведь стояла - похоронам впору.

Лишь скулил еле слышно под скамьей заложник-княжич. Да еще чумак Гринь порой схватывался в горячечном бреду: "Мамо! мамо моя! братика отдайте!…" - и умолкал, захлебнувшись.

Сама женщина отнюдь не пыталась начать разговор. О чем? с кем? Думалось о другом: о мастере. О князе Сагоре, что родного сына в залог не побоялся отдать. О словах Логина Загаржецкого: "Да вроде просить я кнежа буду на бумаге, по-шляхетски: "Пойдешь, значит, ко мне на землю?" А он в ответ чиниться не станет, запишет: "Пойду!" - и вся угода!"

Хоть и темное оно дело: где хитрые козни скрыты, что за фортель решил выкинуть Сагор-умница? - а все складывалось мастью в масть. Ведь отозвал же войско, когда, считай, взяли латники замок? - отозвал. Переговоры начал. Вдруг действительно: выход? Врать Малахи и впрямь от сотворения мира не умеют, тут мастер правду сказал господину сотнику; нет лжи в самом их естестве, многое есть, а лжи нету…

Или есть?

Или иная правда любого вранья лживей случается?

Получить вид на жительство в Сосуде, где правят люди, подобные веселому Стасю и неистовому сотнику Логину, на скорую руку именующему женщину-Проводника через раз "пышной пани", а через два "ведьмой"? Такие перспективы мало радовали Сале Кеваль, бывшую Куколку. Но и другая возможность - отдаться на чистую милость Существ Служения, позволив им выполнить обещанное, как они это сами понимают! - и это счастье из небольших.

Еще во дворце княжеском женщина знала о предложении Самаэля начать эвакуацию через те Рубежи, что еще способны пропустить тела плотские из гибнущего Сосуда.

Да что там знала?! - видела!

На то ведь и Проводник…

Три спасения, как в сказке: черный кусок скалы в звездном мраке, водный простор от края до края, где барахтаешься в обнимку с рукотворной медузой - и, наконец, горный лабиринт, безлюдное нагромождение скал под небом цвета яичного желтка.

Жизнь Малахи обещали? - выполнят. Поддержат жизнь Сале с ее мастером, укрепят, того и гляди, века прожить удастся.

Спасение обещали? - выполнят. И отсюда, из общей гибели, вызволят, и там, глядишь, придет оно, спасение-то! Жаль, вслух не обещано напрямик: когда придет? Завтра? через год? через вечность?! Жди паруса на горизонте: в звездном мраке - жди, в водном просторе - жди, в горном лабиринте - дожидайся!

Не спасут ли в конце концов неведомые доброхоты двоих престарелых безумцев? одного безумца? ни одного?!

Ах да, маленький княжич тоже с нами, небось, будет… с собой князь-отец сына возьмет.

В залог?

Солнечный зайчик робко проскакал по ноге, ткнулся щекотной мордочкой в ладонь. Но не это вывело Сале Кеваль из скорбных раздумий.

Вывело? вырвало!

Крик.

Страшный, нелюдской:

- На помощь!… спасите!

Так в бездну валятся.

Вихрем прянул лихой есаул на середину зала, дернув клинок из ножен. Ухватился за разряженный пистоль могучий черкас Мыкола; брат его сверкнул зрительными стеклышками, завертел дивно стриженой башкой. Консул Юдка встопорщил пламень бороды, огляделся истово: прочь, Тени! прочь! Даже каф-Малах, до того сидевший храмовым истуканом, вздрогнул; пустил рыжие огни гулять в чудных глазницах.

А рубить-то некого.

Все свои.

- На помощь! - еще раз взвыла раненым зверем Ирина Загаржецка.

И на колени пала:

- Скорее!… ко мне!… вызволите!…

- Яриночка! голубка моя! та заспокойся!… - сломя голову кинулся к девушке есаул, на ходу пряча бесполезное оружие.

Рухнул рядом, тесно прижал девичью голову к широкой груди:

- Та тихо, ясонька! тихо! что с тобою?! Сглазили?!

- Ко мне! спасите!

- Тут я, Яринка, туточки… да что за мара?!

- Скорее!

- Гей, ведьма, вылей девке переполох! Или не можешь?

Сале наскоро огляделась: и впрямь, откуда беда? Все как было, так и осталось. Зал, люди… нелюди. Солнце на полу - пятнами. Гарью по сей час со двора тянет, гарью да еще пылью каменной.

Женщина плотно, до боли в веках, зажмурилась. После боя, после схватки с магом Серебряного Венца за черкасские души никаких сил в запасе не оставалось - но она все-таки сунулась наугад в эфир.

Без сил.

На одном опыте.

Сперва подкатила тошнота. Сглотнула раз, другой - помогло, но слабо. Голова кружится, ходит ходуном… и во чреве слизняк, ровно младенчик, шевелится. Ползет, сучит боками, слюдяную дорожку оставляет. Как тогда, на донжоне, меж зубцами…

Тут и пригрезилось невпопад: прутья. Толстые, лоснятся нагло, будто столбы дорожные. Держат, не пускают; синими искрами грозят. И смерть напротив подбоченилась: безликая, безвидая.