Станислав Гримайло - Истории Руана [СИ]

Хотя, я даже не знаю, что меня больше поразило. Окружающая чистота — все вылизано, дома и заборы сияют свежей краской, кроны деревьев аккуратно подстрижены, что уж говорить о ровной, чистой от снега и льда, мостовой… Или опустившаяся на мир тишина — фигуры в балахонах бесшумно передвигаются, что-то несу, стоят маленькими группками и провожают нашу компанию темными провалами капюшонов…

Куорт, вечно вспахивающий все вокруг, сейчас притих и осторожно плетется за орком, гордо шествующим во главе отряда. Нахохлившийся попугай, восседающий на спине арахна, перед воротами в город выкрикнул коронное "Пожрать!" и молчит с тех пор. Турни — на удивление — притих. На вопросы отвечает без запинки, но не трещит без умолку.

— Тут чище будет, чем в Сантее, — признал я. — Неуютно, правда.

— Здесь живут те, кому жить, вроде как, уже не положено, — осторожно заметил Турни.

— Умерев, понимаешь истинный смысл жизни, — глубокомысленно заявил остановившийся орк.

— Чистота окружающего мира? Какая-то, ты знаешь, невеликая ценность.

— Чистота помыслов, лаэр, всего лишь чистота помыслов. — Прогудел орк, и продолжил движение.

Бесспорно, в голову часто лезут мысли, не имеющие отношения ни к чему. Нет, на самом-то деле, просто так, из воздуха, они не возникают. Тянутся ниточкой за случайными словами, увиденными картинками, или острым камушком, попавшим под босую ногу… Все друг за дружку цепляется, как поводок, и оторваться от него не просто. Вот так веревочки и вьются, вертят и крутят, как хотят…

Не верю — смерть ни что иное, как… Смерть! Она не в силах дать ничего — а вот отобрать очень даже. Неупокоенные не живут.

Много говорят о том, что вторая жизнь дается как шанс закончить дела, уйти с чистой душой, или прыгнуть, как считают гоблины, на верх кольца перерождения, перебравшись в духовные миры… Все это чушь! Умер… ничего нет дальше. Ровнять макушки деревьев, чистить мостовые, следовать тенью за случайными путника — это разве жизнь? Так, бренное существование. Как заблудившаяся тень, потерявшая носителя…

За очередным поворотом узкой улочки вышли на площадь, с сооруженной в центре ее детской площадкой: круг песка, сделанные из дерева подвесные дорожки, турники, качели, горки. Все, сделанное с великой любовью: изящная резьба, яркие краски, ни одного пятнышка или пылинки. И дюжина маленьких фигурок в накидках, с надвинутыми на головы капюшона, так и мелькает, играет в мяч, азартно машет руками… в глубокой, окутавшей весь мир, тишине…

Мне понадобилось секунд двадцать, чтобы понять: они общаются! Все эти маленькие фигурки явно соединены друг с другом одной игрой — той игрой, которой связаны все дети, всех миров, времен и народов. И тишина, разлившаяся вокруг, говорит лишь о том, что мы глухие — а не они мертвые…

Не-жизнь…

— Крон! — выдохнул я, как только мы выбрались за стены города нежити. Мертвые дети, ведущие себя как натуральные живые, — зрелище, потрясающее настолько, что даже выдохнуть и нарушить тишину кажется преступлением. За которое не наказывают, а сразу — и навсегда — карают.

— Проняло? — весело поинтересовалась Аннабели, молчавшая как рыба во весь длинный переход по городу. — Не бери в голову. Неупокоенные — тени былой красоты. Они в массе своей не разумны, и влачат жалкое существование, что легко…

— Заткнись, — бросил я, покосившись на девушку. Та удивленно распахнула глазищи, недобро зыркнула — и сникла под моим взглядом.

В этой прогулке по городу нежити я четко понял одно: говорить о том, что неупокоенные мертвы, может только тот, кто и сам… не живет.

— Здесь оставим теплые вещи и лишнюю поклажу, — сказал Галл у торчащего из земли обломка скалы.

Честно говоря — в эту сторону гораздо интереснее путешествовать. Чем отличаются Турион и Свободный от Сантея? По сути лишь одним — мировоззрением. Одни верят в религию, другие — в звонкую монету. Причем, если копнуть глубже, придешь к очевидному мнению: что в лоб, что по лбу. Разницы на самом-то деле никакой. Разве смысл жизни в поиске самого справедливого, великодушного и всепрощающего божества, под чьей дланью легче дышится? Или в бездумном выстраивании вокруг себя эрзаца реальности с возвышением над всем материальных благ?

Окружающий мир, наверное, просто сошел с ума. Вот идет заснеженная пустыня, где все блеклое и выцветшее, где даже белый цвет припорошен серой пылью. Идешь по скрипящему снегу, созерцая барханы, и все недоумеваешь — где пустыня-то? И снова выверт сознания — линия, под линеечку, яркая граница между черно-белым миром, и жаркой, солнечной, яркой, самой натуральной ей… с барханами, гуляющим песком, какими-то сухими кустиками, скачущими по ветру, и греющейся ящеркой на другой стороне скалы, выбранной как ориентир склада лишних вещей.