Далин Андреевич - Слуги Зла

– Легче, – сказал я. – Но плохо. Зря ты со мной связался, Паук. Я – слабак. Когда на меня находит, я готов бежать на свист и вилять хвостом. У меня крыша течет, как ты говоришь. Зачем ты помешал Ястребу меня убить, не пойму…

– Дурак ты, а не слабак, – сказал Паук. – Ты должен был еще тогда, осенью, подохнуть. Ты же до сих пор барахтаешься, пытаешься разобраться, все такое… Это не слабость. Чего бы ты хотел? Чтобы лешачка тебя отпустила – и все? Угу, сейчас. Если бы она была такой ерундой, разве мы бы с ней возились столько лет?

– Я боюсь идти в Пущу, Паук, – сказал я, вдруг осознав, что мертвой хваткой держу его за рукав. – Я – трус, да? Я боюсь, что потеряю свободу, понимаешь? И – что себя потеряю. Я так боюсь, что у меня кровь леденеет…

– Я знаю, что боишься, – сказал Паук. – Такого только круглый дурак не боится, Эльф. Но ты же говорил – надо все выяснить, потом рассказать королю людей из Чернолесья. Нам с тобой надо это доделать. Не знаю, как эльфы, они полудохлые, но живые боятся – и все равно делают. Возьми себя в руки.

Я отстранился так, чтобы видеть его лицо. Паук смотрел на меня спокойно и тепло; я решился.

– Ты все видишь, – сказал я. – Ты все понимаешь, дружище. И если ты увидишь, что я меняюсь, что я вас продал – убей меня. Не жалей. Если у меня не хватит сил сопротивляться в Пуще – то уже не хватит ни на что. Убьешь?

– Уверен? – спросил Паук, ткнув меня кулаком в колено.

– Уверен, – сказал я, отвечая на тычок. – Пойми, Паук, это будет значить, что Дэни уже умер, что его души больше нет, так что ему ты ничего дурного не сделаешь. А существовать, как красивенький раб Государыни, я не хочу. Я могу на тебя рассчитывать?

– Угу, – кивнул Паук, становясь печальным. – Поспи. Тебе надо, чтобы голова была ясная, – и принялся разматывать веревочку.

– Я – прямо тут, ладно? – спросил я и, укутавшись в плащ, улегся головой на его колени – с дальним прицелом, с некоторой надеждой, что близость орка помешает королеве Маб забрать мои сны. – Тебе не мешает?

– Не особенно, – сказал Паук, растягивая веревочку между пальцами. – Спи, я понял.

Было изрядно неудобно; я засыпал долго и тяжело, но спал без снов.

Ранним утром мы охотились на сонных кекликов и фазанов, а потом пекли их в золе. Репейник разделил с нами этот завтрак, потом мы грустно расстались.

– Я дальше не пойду, – сказал Репейник, и было заметно, что эта перспектива его огорчает. – Не хочу вам обузой быть. Эльф, ты возьми мой нож, на удачу, а?

– Свой не предлагаю – у меня эльфийский, – сказал я. – Возьми мои метательные ножи. Мне когда-то друзья подарили, а у меня таланта нет, как видно. Ты и левой рукой научишься, а у меня и правой не выходит.

Репейник ухмыльнулся всепонимающе и мило:

– Все наши желают вам удачи, ребята.

Мои бойцы обнюхались с ним, я хлопнул его по спине – и моя команда направились вниз по склону, а Репейник пропал в зарослях почти в тот же миг.

– Порядочный был боец, жалко, – сказал Паук. – Но проводник он тоже порядочный.

Мы спускались до полудня, потом шли через предгорья. Перелесок состоял в основном из ясеней и ив, все прогалины густо заросли папоротником; я бы сказал, тут уже начиналась благословенная земля, если бы у меня сейчас повернулся язык назвать Эльфийский Край благословенной землей. Мне было болезненно не по себе. В памяти всплывали обрывки гимнов Гилтониэль, каких-то слышанных баллад, я все время ждал, что из ивовых кущ вдруг появится единорог, несущий на спине Государыню – не знаю, боялся я этого или жаждал втайне от самого себя. Тупая, нудная боль в душе походила на нудную боль от раны, когда хочется врезать по больному месту кулаком от бессилия и злости на рану и на себя. Мне хотелось бы слушать болтовню ребят, но они настороженно молчали, шаря глазами по сторонам. Я понимал, что это идеальное поведение, но досадовал.

– Кровью несет, – вдруг сказала Шпилька, снизив голос. – Еще чем-то противным, и кровью. Только странно как-то.

– Кровавый ручей, – сказал Паук. – Не чьей-то там кровью, а будто кровью вообще. Железом.

Мы вышли из ивняка – и взглядам открылось восхитительное зрелище. Купы чудесных цветов, хрупких, молочно-белых, сияющих в солнечном свете, образовывали кроны удивительных деревьев. Нежной листвы, золотисто-зеленой, такой же хрупкой, почти не виднелась из-за этого буйного цветения. Жемчужные гроздья, благоухающие пьяняще и сладко, свисали с нижних ветвей почти до земли, касаясь папоротников; темная кора деревьев оттеняла цветы контрастно, как черный бархат оттеняет игру перламутра… Шпилька присвистнула.