Валентин Маслюков - Побег

— Вот как ты заговорил, сынок, — невразумительно пробормотал Любомир, почему-то утративший кураж.

С немалым удивлением Юлий обнаружил, что неловко стало не ему — слушатели его исповеди как будто бы устыдились. Когда княжич замолк, никто не возобновил прежней необязательной беседы. Государь начал прощаться, вдруг обнаружив, что ему давно пора уезжать. Вопреки прежде выраженному желанию остаться, уехала задумчивая Лебедь, и Юлий не решился ее удерживать. Вслед за вельможами очистила берег великокняжеская стража, на той стороне никого не осталось. Опустела дорога.

Давно уж некого было провожать, а Юлий глядел… И когда обернулся, увидел Золотинку. Низкое солнце забралось под навес, пожаром горели и переливались лучезарные волосы.

Она — почудилось? — пожала плечами… и пошла, бросив Юлия на мосту. Боже мой! Никогда еще Юлий не нуждался в снисхождении, как сейчас.

Недолгое время спустя Юлий, насилуя себя, на виду у всего стана, направился к шатру волшебницы и окликнул служанок.

Внутри было совсем темно, горела поставленная между лилий свеча, а волшебница сидела на утвержденном посреди обширного ковра стуле и глядела на вход.

— Вот ты как, — сказала она, невольно подражая интонациям и даже ухваткам Любомира, чего юноша не заметил. — Пришел…

Она говорила бесстрастным ровным голосом, пустота которого сразу же ужаснула Юлия.

— Жена за порог, а ты сюда.

Несколько мгновений он силился возразить, не имея ни слов, ни голоса.

— Бывает так, — наставительно продолжала волшебница, не меняя торжественного положения на стуле, — человек думает, располагает одно — выходит совсем другое.

Княжич стал неподвижен… и вышел вон, путаясь в занавесях. Через мгновение Зимка вскочила в побуждении схватить и удержать.

Они совершенно не понимали друг друга. Никто из них, ни Зимка-Золотинка, ни Юлий, не подозревал о разделявшей их пропасти недоразумения. Ведь принявшая облик Золотинки Зимка, несомненно, любила наследника. Она его обожала в полном значении слова. Возбужденное тщеславие Зимки мало чем отличалось от подлинной и глубокой страсти — от любви. И если уж суждена была Зимке когда-нибудь большая, все переворачивающая и, без особого преувеличения, испепеляющая любовь, то, значит, пришла для нее пора.

Несчастье же Зимкино заключалось в том, что опыт прошлого приучил ее к «короткоходовым» чувствам. Предвосхищая страсть, которая озарит когда-нибудь ее жизнь, Зимка с отрочества уже запасала впрок взгляды, жесты и даже самые чувствования, которые отрабатывала на безответных своих поклонниках, рассматривая их как черновые заготовки избранника. В течение какого-нибудь достаточно теплого вечера, за несколько часов успевала она иной раз выказать такое богатство и разнообразие чувств, какое другому, менее поворотливому человеку хватило бы на полгода самых бурных переживаний. Увлекаясь, переходила она от обиды к негодованию и тосковала, приложивши ко лбу ладонь, и выражала слабой улыбкой готовность к прощению, и сразу затем садилась к ухажеру на колени, чтобы в этом беспроигрышном положении осыпать его ревнивыми упреками и расплакаться, зажавши лицо в ладонях, и броситься бежать — в место дикое и безлюдное между двумя розовыми кустами, где привыкла она переживать отчаяние… И особенной расслабленностью жестов, мягко-устало звучащим голосом, приоткрытыми для поцелуя губами искупала она потом размолвку. Не позволяя, впрочем, разгоряченному было поклоннику особенно уж раскатывать губу.

Воспитанные Зимкой ухажеры отвечали ей такими же клокочущими впопыхах чувствами.

Так что действительно влюбленная, влюбленная первый раз в жизни, Зимка-Золотинка не умела выразить себя ничем иным, кроме нелепых дерганий, самый размах и ненужность которых свидетельствовали о захватившей ее страсти.

Вычурные замашки Зимки не были, однако, бездушной игрой — Зимка ревновала. Она — совершенно справедливо! — относила поразительные признания княжича к своей предшественнице и, раздваиваясь, переходила от торжествующей ревности к упоительной злобе. И так она путалась тем мучительнее, что самый предмет ревности уже не существовал, надежно похороненный в бесчувственной каменной глыбе. Но Зимка-то, может быть, как раз и ощущала особое унижение оттого, что счастливой соперницей ее оказалась безмозглая каменная глыба! Нарочитая Зимкина холодность проистекала из доподлинного, хотя и крайне невнятного движения души.