Торн Стюарт - Влюблённые из Хоарезма

Мардуф снова заговорил.

— Мне известно, что этой осенью у Илдиза должен родиться ребенок. Также мне известно, что перед отъездом из Аграпура ты посетил дом Мишрака ибн Сулейна, где, несомненно, получил точные указания, как тебе следует действовать, услышав шорох в кустах рядом с драгоценным ларцом. Видишь,— тут он улыбнулся, и Конан пожалел, что не смотрел в другую сторону,— я вполне откровенен с тобой. Мне нужно было знать, что написано в свитке, а ты одного за другим убил троих моих людей. Хорошо ли это, о, прославленный ун-баши непобедимой туранской армии?

Конан молчал. Похоже было, что не один Мишрак имеет в Туране искусных шпионов за каждой дверью.

— Я уже не говорю о той стычке у таверны «Три негодяя». Я согласен, было бы глупо надеяться, что банда числом десять человек убьет пятерых, один из которых — Конан-киммериец. И я послал пятнадцать. И где они, мои умелые воины? У трех из них была снесена с плеч голова! Не спорю, они не заслуживали лучшей участи, и рано или поздно познакомились бы с топором палача, но до того еще послужили бы мне. Список моих обид велик, варвар, но ты можешь перечеркнуть его одним лишь словом.

Конан по-прежнему молчал.

Мардуф вздохнул с таким видом, словно его вынуждали на поступки, которых по собственному желанию он никогда бы не совершил.

— Обрати внимание на всех этих людей вокруг тебя, — продолжал он. — Вон те двое карликов — просто прислуга, они глухонемые. А мой добрый Ами, — он указал на худого, с безумными запавшими глазами человека, раскладывавшего на низком столике какие-то инструменты, весьма гнусные на вид,— самый искусный палач своего времени. Поклонись нашему гостю, Ами.

Худой Ами, осклабясь, согнулся перед распятым. Руки у него были длинные, узловатые, с крючьеобразными пальцами, каждый из которых, казалось, гнулся не в трех суставах а, по меньшей мере, в пяти.

— Он — только немой. Узнав об опытах Мишрака, я понял, до чего разумен этот визирь в подборе слуг. И следую его примеру. Писец Сулла — глухонемой от рождения, но прекрасно читает по губам, даже таким распухшим, как твои. Верно, в них попал камень? Прими мои извинения. Теперь, если ты скосишь глаза влево, то увидишь возле себя человека с колотушкой.

Конан чуть повернул голову и действительно увидел толстяка с глупейшим выражением лица. В руках у него был обмотанный войлоком деревянный молот на длинной рукояти.

— Если ты будешь вести себя неподобающе званию ун-баши, он будет тебя бить,— пояснил Мардуф.— Это не больно, но неприятно. Обычно на десятом ударе люди лишаются разума, поэтому веди точный счет.

Толстяк был единственным, до кого мог дотянуться беспомощный пленник, и не успел Мардуф договорить, как Конан изловчился и плюнул прямо в бессмысленно помаргивающий глаз. Лицо толстяка не утратило своего блаженно-идиотского состояния, когда он, несильно размахнувшись, ударил молотом Конана по голове. Новая порция воды привела пленника в чувство.

— Что записано в свитке?

Конан попытался плюнуть в Мардуфа, но не сумел.

— Ты будешь висеть так, пока не сознаешься, или пока не лопнут все сосуды в твоей дубовой голове, и мозги, плавясь, не потекут из глаз. Я точно знаю, что ты читал этот проклятый свиток, мой Ягинар видел тебя,— равнодушно сообщил Мардуф.— Виси, варвар. Я знаю, что ты живуч и не умрешь слишком скоро от одного только висения вниз головой, а потому времени у меня очень много. Только учти, что скоро рассвет, а я иногда хочу спать. Еще раз пропоет петух, и я отправлюсь в свою опочивальню.— Мардуф нарочито сладко зевнул, изящно прикрыв рот рукавом парчового халата.— И тогда ты провисишь здесь еще и весь день. Кричать здесь можно. Кричи громче, во всю силу своих легких. Очень удобное место, чтобы вволю накричаться…

«Какой же ты самовлюбленный осел в павлиньих перьях!— думал Конан, глядя на наместника.— Это при таком-то отце!»

Но вслух он пока не говорил ничего, решив посмотреть, как будут развиваться события. Зато говорил Мардуф: прикрыв глаза тонкими синеватыми веками, чуть раскачиваясь, монотонно и негромко. Ему доставляло явное удовольствие слушать самого себя.

— Толстяк с колотушкой — не глух, но тоже с отрезанным языком. Когда-то его судили за крайнее бесчинство и прелюбодейство. И теперь помимо языка у него отрезано и еще кое-что, посему он крайне извращен и очень любит мужчин…

Толстый кастрат с колотушкой, услышав эти слова, умильно улыбнулся Конану, и того чуть не стошнило.