Стивен Эриксон: Память льда

Мать улыбнулась — раскрылись губы, обнажая клыки. — Они ушли.

— Куда?

— Тебе их не достать, Гадающий.

Пран Чоль наморщился еще сильней: — Это наши земли. Здесь нет мест, недоступных нам. Значит, ты убила их собственной рукой?

Джагута задрала подбородок, оглядывая Имассов. — Я всегда знала, что вас объединяет ненависть к нашему роду. Я всегда верила, что понятия 'милосердие' и 'сочувствие' чужды вашей природе.

Гадающий на один долгий миг вперился ей в лицо, потом его взор скользнул ей за спину, изучая следы на глинистом грунте. — Здесь был Имасс. Женщина. Гадающая — та, которую я не смог найти в духовном странствии. Та, что не хочет быть найденной. Что она сделала?

— Она изучала здешние земли, — ответила Джагута. — Она нашла врата там, к югу. Врата Омтозе Феллак.

— Я счастлив, — ответил Пран Чоль, — что я не мать. А тебе, женщина, надо радоваться, что я не жесток. — Он сделал жест. За его спиной блеснули острия копий. Шесть длинных покрытых бороздками кремневых наконечников ударили и прорвали кожу на груди Джагуты. Она вздрогнула и упала на землю; древки копий застучали, сталкиваясь.

Так окончилась Тридцать Третья Джагутская война.

Пран Чоль резко повернулся. — Нет времени для погребального костра. Нужно двигаться к югу. Быстро.

Канниг Тол ступил вперед; его воины вытаскивали копья из трупа. Глаза Вождя клана сузились, встречая взор Гадающего: — Что тревожит тебя?

— Предательница взяла ее детей.

— К югу?

— В Морн.

Брови Вождя поднялись.

— Предательница хочет спасти детей. Она думает, что Дыра принадлежит Омтозе Феллак.

Пран Чоль наблюдал, как кровь отхлынула от лица Вождя. — Спеши в Морн, Гадающий, — прошептал Канниг Тол. — Мы не жестоки. Спеши.

Пран Чоль поклонился. Садок Телланн поглотил его.

Краткий выплеск ее силы послал детей вверх, в утробу врат. Девочка закричала за миг до вхождения внутрь — страстный призыв к матери, которая, как она думала, ждет за порогом. Затем обе маленькие фигурки исчезли.

Гадающая вздохнула, продолжая смотреть вверх, выискивая признаки того, что прохождение свершилось неправильно. Однако казалось, что ни одна рана не открылась, ни один поток дикой силы не просочился через портал. Он как-то изменился? Она не могла быть уверена. Это были новые для нее земли: здесь у нее не было вросшей в кости чувствительности, знакомой с первых лет жизни в землях клана Тарад, в сердце Первой Империи.

Позади нее открылись врата Телланна. Женщина резко обернулась, едва не перейдя в форму Солтейкена.

В поле зрения появился песец, остановился, смотря на нее, потом перетек в форму Имасса. Перед ней предстал молодой человек, носивший на плечах шкуру своего тотемного животного, а на голове украшенную рогами шапку. Черты его лица исказились от страха, и глядел он не на нее, а за ее спину, на портал.

Женщина улыбнулась: — Приветствую тебя, друг — Гадающий. Да, я послала их через портал. Они недоступны для твоей мести, и это радует меня.

Темно-желтые глаза уставились ей в лицо: — Кто ты, какого клана?

— Я бросила свой клан, но некогда я числилась у Логроса. Меня зовут Кайлава…

— Лучше бы ты позволила мне найти тебя прошлой ночью, — прервал ее Пран Чоль ледяным голосом. — В руинах древнего города…

— Джагутов…

— Не Джагутов! Башня джагутская, точно, но она построена намного позднее, во времена между разрушением города и Т'ол Ара'д — потоком лавы, похоронившим нечто почти мертвое. — Он поднял руку, указав пальцем на подвешенные в воздухе врата. — Именно это — этот разрыв — уничтожил город, Кайлава. Садок позади них — разве ты не поняла — не Омтозе Феллак! Скажи мне, как были запечатаны эти разрывы? Ты знаешь ответ, Гадающая!

Женщина медленно повернулась, изучая Дыру. — Если их запечатала чья-то душа, то она должна была освободиться… когда появились дети…

— Освободиться, — прошипел Пран Чоль. — Обменник…

Задрожав, Кайлава снова посмотрела ему в глаза. — Но где это? Почему не появилось?

Пран Чоль обернулся, смотря на центральный курган. — Ох, — шепнул он, — вот где оно. — Он снова взглянул на собрата. — Скажи мне — ты готова отдать жизнь за этих детей? Сейчас они пойманы в ловушку, пребывают в вечном кошмаре боли. Распространяется ли твое сострадание так далеко? Чтобы принести себя в жертву для нового обмена? — Он изучил ее лицо и вздохнул. — Думаю, нет; так что вытри слезы, Кайлава. Лицемерие не подобает Гадающим.

— Что… — женщина запнулась, — что было освобождено?