Дэвид Геммел - Черная Луна

Герцог Альбрек изо всех сил постарался сдержать раздражение.

— Может быть, просветишь и нас, дорогой мой Озобар?

— Само собой, государь, — кивнул тот и передал герцогу один из принесенных свитков. Герцог развернул свиток и сразу его узнал.

— Это же твой план городской канализации! Помнится, ты представлял его мне в прошлом году.

— Совершенно верно. Изучив этот план, вы, государь, передали его на рассмотрение в городской совет. Оттуда, как я полагаю, план отправили в казначейство, затем в канцелярию общественных работ и так далее, и так далее. В конце концов мой несчастный план оказался в крохотной клетушке на задах Библиотеки и там, вероятно, ждал, пока его прочтут и оценят грядущие поколения. Я немало времени затратил на то, чтобы найти его, и вот — нашел.

— Что ж, замысел ясен, — сухо заметил Вент. — Мы скоренько построим канализацию, дароты провалятся в нее, и их смоет. Блестящая идея!

— Дурак! — огрызнулся Озобар, передавая собравшимся за столом остальные свитки. — Я говорю в первую очередь о том, почему моя система канализации оказалась такой уязвимой.

— Катакомбы, — вдруг сказал герцог, и голос его дрогнул от затаенного волнения.

— Именно, государь! Катакомбы. Они тянутся под всем городом. Я полагаю, что дароты, копая свой ход, выйдут в один из туннелей, который проходит под старыми казармами. Если только они хоть что-нибудь соображают, то сразу бросят копать и пойдут по туннелям к одному из семнадцати выходов в город.

— А нам-то какая с этого радость? — презрительно хмыкнул Вент, все еще бледный от гнева.

Озобар смерил его взглядом.

— Что ж, — процедил он, — постараюсь говорить помедленней. Быть может, тогда твой примитивный умишко поспеет за нашими выводами.

Вент уже с трудом сдерживался.

— Полегче, толстяк! — прошипел он. — Не то как бы тебе жизни не лишиться!

— Так же, как ты лишился своих мозгов? — любезно осведомился Озобар. Вент яростно вскочил.

— Довольно, вы, оба! — не повышая голоса, распорядился герцог. — Озобар, какой у тебя план?

— Я военными планами не занимаюсь. Это дело Карис. Я только хотел сказать, что в катакомбах много камер. Я ходил там, так что знаю.

Карис подняла глаза.

— Прежде чем я начну говорить, — сказала она, — Вент и Форин должны уйти.

— Почему? — спросил Форин.

— Потому что оба вы будете сражаться с даротами. Не задавайте вопросов. Ответы слишком очевидны.

— Это верно, Карис, — согласился Вент. Потом круто повернулся к Озобару и ровно, холодно проговорил:

— Храбрый ты человек, толстяк, — этого у тебя не отнимешь. И поскольку ты сделал важное открытие, я не убью тебя за непомерную дерзость.

— Ах, как мило! — огрызнулся Озобар.

Воины вышли из зала. Тогда Карис встала, и герцог Альбрек с радостью увидел в ее глазах прежний блеск.

— Мы можем заманить даротов к самому подходящему для нас выходу, — сказала она. — Нам нужно отправить под землю воинов. Они ввяжутся в бой с даротами, потом отступят. Дароты погонятся за ними. Если наши люди сумеют отступать с боем, а не просто бежать, мы успеем собрать наверху баллисты, арбалетчиков и катапульты. Главная трудность — как помешать даротам вызнать наши планы. Если наши люди будут отступать к заранее намеченному выходу, дароты могут заподозрить неладное.

— Понимаю, — сказал герцог. — Если тем, кто будет драться под землей, рассказать о нашем плане, враги прочтут их мысли. Если же мы им не скажем, какой дорогой отступать, то как тогда заманить даротов в ловушку?

— Что же ты тогда предлагаешь, Карис? — спросил маленький советник.

— Пока не знаю, Пурис, но я что-нибудь придумаю. Уж будь уверен.

Налив вина в кубок, Неклен потягивал густой ароматный напиток. Вино было тонкого вкуса и букета, но ветерану было сейчас не до этих достоинств. В левой культе пульсировала боль, и Неклену казалось, что все пятьдесят семь прожитых лет легли ему на плечи невыносимо тяжким грузом. Обычно он избегал зеркал, но сейчас, укрепив дух вином, он сел перед овальным зеркалом на туалетном столике и мрачно уставился на свое отражение. Борода у него совсем поседела — почти не осталось черных волос, лицо, продубленное ветром и солнцем, сплошь покрыли морщины. И только глаза оставались прежними — живыми, ясными, бодрыми.

Никто точно не знал, сколько Неклену лет. Он всегда скрывал свой возраст, поскольку мало кто из капитанов стал бы нанимать на службу солдата, разменявшего шестой десяток.» Ненавижу старость, — подумал Неклен. — Ненавижу боль в суставах, которая приходит с зимним ветром и снегом «. И однако больше всего Неклен ненавидел пропасть, которую его преклонные годы создали между ним и Карис. Он до сих пор, словно это было вчера, ясно помнил тот день четыре года назад, когда понял вдруг — к величайшему своему изумлению, — что любит ее. Случилось это после победы на Борианском перевале. Карис тогда отошла в сторону и села у небольшого водопада. Она так и сидела там, на поросшем нарциссами холмике, когда Неклен принес ей из лагеря ужин — и обнаружил, что Карис плачет.