Дмитрий Казаков: Осколок жизни

Над миром властвовала метель.

Капитан городской стражи Альбрехт Шор неспешно шагал по улице Медных Грошей и с наслаждением вдыхал морозный и свежий воздух. Сапоги поскрипывали, блестели в вечернем полумраке вывески лавок. С негромким лязгом покачивались на ветру фонари, вывешенные над дверями таверн.

Окна каждого заведения были ярко освещены, но внутри царила необычная тишина. Хозяева на месте, готовятся встречать посетителей. Те сейчас в храмах, на торжественной службе, что бывает раз в год.

Вечером самого короткого дня, в канун праздника Первой Искры.

Через час-другой свет в храмах вольного города Ринбург, да и всей Нижней Лаксии погаснет. Старший из жрецов возьмет палочки из освященного ясеня и трением добудет новый огонь, новый свет для нового года.

А еще через час добрые ринбуржцы с гомоном повалят из святилищ в таверны – отмечать. Тогда найдется работа и для капитана – разнимать передравшихся выпивох, растаскивать по домам тех, кто во имя Первой Искры попытался насмерть залить вином или пивом искру жизни и разума в собственном теле.

А пока можно дышать чистым праздничным воздухом, слушать тишину, столь редкую для улиц Ринбурга.

Альбрехт прошел Дом Золотых Цапель, расписанный желтыми птицами. Миновал закрытую на замок лавку мясника Клоха. Поморщился, увидев в сточной канаве собачий труп.

Из-за угла, с Кривой улицы, навстречу капитану вывернула согбенная, замотанная в тряпки фигура.

– Ха, кто такой? – спросил Альбрехт, больше для вида опуская руку на эфес короткого катценбальгера.

Помимо этого меча, незаменимого в ближнем бою, капитан не носил иного оружия.

– Я это… Плоский Ганс, – сиплым голосом ответила фигура, замедлив шаг. – Не узнал, что ли?

Альбрехт разглядел грязные лохмотья, седые патлы, морщинистое лицо с черным провалом повыше рта. Нос Ганс потерял из-за дурной болезни еще в молодости и тогда же заработал прозвище.

– Узнал, – кивнул капитан. – Хотя в такой вьюге родного брата за пару шагов не узнаешь.

Мело и в самом деле знатно. Крупные снежинки завивались в столбы, кружились и танцевали. В вихрящейся тьме прятались стены домов, пропал из виду обычно торчавший над Серой площадью шпиль храма Пяти Шагов. Сугробы росли и толстели на глазах, как безногие белые свиньи.

– Это уж точно, клянусь Злым Пророком, – Ганс прокашлялся и сплюнул. – Ты почему не на службе?

– Я-то как раз на службе, – Альбрехт хмыкнул. – А что до храмов, Первая Искра родится и без меня. За сорок пять лет я, видит Творец, насмотрелся на жрецов и на их пыхтение. Ну и должен же кто-то приглядывать за порядком, пока мои парни молятся и дышат ладаном?

Час назад капитан отпустил подчиненных на праздник. Остались караулы у Речных и Южных ворот, а с полдюжины стражников присоединятся к командиру после того, как завершится служба.

– Тоже верно, – Ганс закашлялся. – А я приболел, отлеживался два дня. Но сейчас нужно работать. Нельзя, чтобы горожане упустили шанс начать новый год с доброго дела. Ведь так?

В цеху нищих Ринбурга Плоский занимал высокое положение, был одним из трех старшин. Ему принадлежало очень доходное место у главных дверей храма Пяти Шагов.

– Поторопись, а не то кто-нибудь покусится на твой «прилавок».

– Я им покушусь! – И Ганс, помянув кишки Разрушителя, поспешно заковылял в сторону Серой площади.

Его согбенная фигура исчезла за пеленой метели. А Альбрехт стряхнул с усов налипшие снежинки и пошел дальше.

Молодые годы Шор, четвертый сын богатого стеклодува, провел в странствиях. В пятнадцать сбежал из дома, присоединился к шайке бродяг. Выжил во время крысиного мора, охватившего северную Арманию. Выучился обращаться с пикой и мечом, угодил в ландскнехты. В составе роты наемников побывал далеко на юге, у теплого моря, видел горы Гельвеции и каналы Нодера, сражался под знаменами дюжины герцогов и полусотни баронов. Получил с полдюжины ран и несколько раз едва не отдал душу.

И двенадцать лет назад, будучи уже лейтенантом в кампании Лоренцо Страшного, решил, что хватит.

Вернулся в родной Ринбург, купил дом и женился. Но тихая жизнь не сложилась – торговля не пошла, жена умерла при родах. И Альбрехт Шор снова взял в руки оружие, чтобы защищать от разбойников и лиходеев город, где появился на свет и где ему, скорее всего, предстояло умереть.

За годы его капитанства в Ринбурге сделалось тише, бандиты и воры присмирели, и даже нищие потеряли толику наглости. А Альбрехт привык, втянулся в работу стражника и даже полюбил ее.