Виктор Карасев - Трактирщица

— Разговаривала? — тихо переспросил Дик.

Она ненадолго смутилась, но вновь гордо вскинула голову,

капризно дернула плечиком:

— В конце концов, это долг хозяйки — разговаривать с

гостями. И если у нас с ним нашлось немало общего, почему бы

этим не воспользоваться?

— Вот как. Ты и мной… пользовалась? — еще тише спросил

Дик.

Она промолчала, упорно избегая встретиться взглядом.

— Красивая ты, Тири, — вздохнул Дик (Хозяйка оживилась,

приосанилась, взглянула на собеседника со снисходительной

благосклонностью) — …и по хозяйству умелая, и во всех делах

ловкая… А все же твоего мужа я могу только пожалеть.

— Кто ты такой, чтоб его жалеть?! — неожиданно глаза

Хозяйки гневно потемнели.

"Вот как! Похоже, есть еще и муж! Ай да плутовка…

Интересно, кому же такое «сокровище» досталось?" — подумал

Дик, вслух же произнес кротко:

— Я — странник и могу не знать местных обычаев. Видимо,

здесь муж должен радоваться, что жена милуется каждый день с

новым гостем?

Удар попал в цель: Хозяйка закусила губу и опять промолчала.

— Вспомнил я еще одну историю, — продолжил Дик. — Опытный

лекарь покидает некий замок, где многих лечил. Все больные

вышли его провожать, и вот лекарь уже у выхода поворачивается

и говорит им: "Бимс, Фимс, Мимс, — до свидания. Гимс," — тут

Дик скорчил скорбную гримасу, — "Прощайте!"

Тири опять расхохоталась, только смех был уж слишком

натянутым:

— Ох, веселый же ты, Дик! Все у тебя одни шуточки…

— Ты еще веселее, Хозяйка! Любишь в шутку поиграть людьми

вместо кукол, потянуть за живое, за самые чувствительные

ниточки, поглядеть — как они забавно дергаются! Надоела одна

кукла, сразу — за другую… А не боишься, что перетянешь — и

порвутся ниточки? Я ведь — кукла с характером. Со мной разок

поиграешь, больше уже не получится!

— Чего же ты от меня хочешь, Дик?

— Ясности. Честности. Откровенности. Правды!

— Я… я сама не знаю…

Тири, как ни странно, растерялась; кажется, она впервые

задала себе вопрос, затронутый Диком, и не могла найти ответ.

— Поверь, я очень боюсь тебя обмануть… Но я — каждый раз

другая, словно во мне не одна душа. С тобой я была такой,

какой ты меня хотел видеть, и другой ты меня еще не видел. Я

чувствовала сама, что становлюсь лучше, чище, светлее… Но

этого недостаточно, есть еще и другая «я», которой тоже нужно

взять свое! И я не могу с этим справиться… Да, я люблю

играть, — но собой, прежде всего, словно мне дается еще одна,

добавочная жизнь. Ты — счастливый, ты столько видел, везде

бывал… А я иногда просыпаюсь от ужаса, понимая, как мало

времени мне осталось, и то уходит впустую… Мне хочется

прожить десяток, дюжину жизней — разных! Вот уж такая, видно,

я…

("Боишься обмануть? Но обманываешь так явно! Ах, Тири,

умеешь ты околдовывать! Да, я тебе верил, и даже сейчас хотел

бы верить, — но какой тебе? Той, что здесь и сейчас? Той, что

была минувшей ночью? Или той, что была с другим считанные

минуты назад? Когда ты настоящая, или — никогда вовсе? И это

мучительно запутанное объяснение — это искренняя исповедь…

или попытка красиво оправдать удобную по-подлому позицию?")

Было похоже, что сейчас она говорила совершенно искренне.

Или она настолько хорошая актриса? Но слишком уж пронзительно

звенела боль в ее голосе… У Дика опять защемило сердце.

— Тири, — произнес он, внезапно охрипнув, — Тири…

— Что, Дик?.. — она заглянула ему в глаза.

— Дай мне руку…

Он медленно протянул руку к ней; и так же медленно она

начала протягивать навстречу свою, словно завороженная; но

вдруг, очнувшись, резко отдернула руку, опять гордо вскинула

голову, взглянула на Дика с вызовом. Он словно увидел себя со

стороны: остался торчать с нелепо протянутой рукой, словно за

подаянием… Дик торопливо завел руку за спину, уперся в стену.

— Ну что же, — начал он, — я и без этого могу сказать…

Он резко оттолкнулся от стены, развернулся и уже через

плечо бросил ей прямо в лицо, в потемневшие глаза:

— Спокойной ночи!

Она вскинулась, как от удара; яростно застучали вверх по

лестнице ее каблучки.

Дик не обернулся, шел по коридорчику уверенной походкой

человека, которому уже нечего терять. И с каждым шагом рвались

ниточки, привязывавшие его к этому миру.

"В конце концов, что мне делать здесь! Я принадлежу Дороге,

и больше никому. Мое дело — петь, и вот этим я сейчас займусь,