Ольга Громыко - Кому в Навьем царстве жить хорошо

Я ползу, как дурень, она следом на четвереньках семенит.

— Ну Сема, ну пожалуйста! Какая тебе разница, двух девиц красть али одну?

— По мне, — отвечаю, — я бы вовсе никого не крал, квакали бы царю Вахрамею на пару!

Алена ножкой в сердцах притопнула:

— Я не кваква… ква… ква!!!

А сама руками показывает — верни, мол, как было, а не то колокольчиком тряхну!

Делать нечего, расколдовал.

Алена глазищами своими хлопает, вот-вот слезу пустит:

— Ежели не скрадешь, уморит меня Вахрамей, как матушку мою уморил. Не своей волей она за него пошла, царевы люди среди ночи умыкнули да в царство навье уволокли. Всего-то пять годков она под землей промучилась, оставила меня горькой сиротинушкой…

— Ты, сиротинушка, на слезу меня не бери — не на того напала. Уж больно ты шустра для умирающей: чай, не в темнице сидишь, кабы захотела, давно сбежала. Знаю я, чего тебе надобно: добра молодца под венец затащить, чтобы из батюшкиной воли выйти.

Всплеснула Алена руками, едва побуд за язычок придержать успела:

— Нашел ты, Сема, кого слушать — челядь вахрамеевскую! Она же за тобой по слову цареву наперегонки в погоню пустится, а нагнавши, без жалости на копья подымет. Царство навье само заместо темницы будет, из него никому хода нет. Семь раз я убежать пыталась, трижды в одиночку да четырежды молодцы подсобляли, завидные до ковров летучих, что я на воле выткать сулилась. Их-то Вахрамей в шутку «женихами» и прозывал, а за ним и челядь подхватывала. Всякий раз нас ловили, беглецов жизни лишали, а меня плетью вразумляли мало не до смерти. Кабы ты мне сразу открылся, что Любуша не девка вовсе, я бы тебе сама цветочек вынесла и бежать надоумила — добром Вахрамей вас все равно не отпустит.

— Поди, и ковер бы посулила?

Улыбнулась Алена жалко, как собачонка приблудная, что всем людям прохожим с надеждою в глаза заглядывает:

— Хочешь, Сема, ковер?

— На кой он мне сдался? И без того в тереме без опаски ступить нельзя — как бы заместо простых сапог в скороходы ноги не сунуть, не перед всяким зеркалом побреешься — иное допытываться начинает, отчего синяк под глазом и перегаром изо рта разит, а то матушка носки из клубка завалявшегося связала, так они сами куда-то в болото ускакали. Да и знаю я тебя — нарочно выткешь половик какой, потом гоняйся за ним с сачком!

Повесила Алена голову, вздохнула тяжко, за ручку дверную берется:

— Вижу, Сема, ополчился ты против меня не на шутку… Ну да сама виновата, накинулась на вас, толком не разобравшись. Иди, коль так, я шума поднимать не буду.

— Куда?! — окликаю ее шепотом. — Одень что поприличнее и во двор выходи, я у конюшни обожду!

Эх, зря мы голь кабацкую не послушались!

Подскочила Алена от радости, обниматься кинулась:

— Спаситель ты мой!

Колокольчик-то и выпал.

Пошел по терему стук-звон великий, словно в маковку золоченую ударили, я вскочить едва поспел — изо всех коридоров стража хлынула, в кольцо нас взяла, секирами выщерилась.

Вахрамей вперед протискивается, кричит радостно:

— Я как чуял, что этим закончится! Все вы спервоначалу тихие да ласковые, а чуть отвернись, — дочь любимую выкрасть норовят. И на кой вам те ковры сдались? Они ж только в навьем царстве и летают! Ну, Сема, я тебя упреждал, теперь пеняй на себя…

Не успел я даже руку за кладенцом протянуть, только свист над ухом услышал да кокошник бисерный под секирой хрупнул.

Тут мне и конец пришел.

Очнулся я во тьме кромешной, голова от боли раскалывается, видимо, секирой не до конца развалена была, рукой вокруг себя пощупал — пол каменный да солома гнилая. Темница! Вот угораздило… Ну Аленушка, растяпа криворукая, спасибо тебе преогромное!

А она тут как тут — ревет-убивается под боком, в темноте не разглядеть, да голос ни с кем не спутаешь:

— На кого ж ты меня покинул, сокол ясный…

Приподнялся я на локте, голову потрогал — на темени руда коркой липучей запеклась, к ране не пробиться. Хорошо хоть напополам голову не раскроили — кокошник спас.

— Не знаю я, кто там тебя покинул, но вот за то, что на меня, — не спущу!

Алена как взревет пуще прежнего:

— Семушка! Живой!!!

И давай меня обнимать-целовать, слезами солеными поливать — кипятком на ране жгут. Я от нее отпихиваюсь что есть мочи:

— Уйди, оглашенная! Без тебя тошно, а с тобой вдвойне! Ты-то тут как очутилась?

— Сказала, что ты мой жених взаправдашний… без ковров… пущай и мне тогда голову рубят… батюшка нас вместе и заточил… а то на месте прибить хотел…