Ольга Громыко - Кому в Навьем царстве жить хорошо

Забранились мы пуще прежнего, да делать нечего — мои штаны, мне и лезть. Подступился я к дубу с опаской, на ладони для храбрости поплевал. Пару раз вниз соскальзывал, пока не приноровился. Кое-как пару саженей одолел, чую — что-то не то: прежде я за дуб держался, теперь он меня держит. Руку отлепил, понюхал — смола сосновая! Кругом ствол промазан, ежели дальше лезть — останусь на дубу на веки вечные.

Только до сумы Соловьевой дотянуться и сумел.

Приношу суму в баню, злой как черт:

— Ну, Васильевич, твой черед штаны мерить — посбивай-кось ножами ветки, Вахрамеиха проклятая меня чуть намертво к дубу не приклеила, хоть ты заново мойся!

А воды в кадке на донышке, да и баня выстудиться успела. Не больно-то смолу ототрешь, только пуще размазывается. Воротился Соловей с добычей — вся одежа перепорчена: где рукава мокрые узлами завязаны, где смолой выпачкана, где Сема чуток промахнулся.

Вернулись в палаты злые-презлые, честим Алену во все корки — то-то ей, поди, икается! Отдохнули маленько, перекусили — и в погреба. На сей раз ключника известить не удосужились, со своим умельцем пришли: Сема Соловей отмычками позвенел, замки разнял, а царевна-лягушка их за нами снова замкнула и к себе ушла. Попрятались мы за бочками и давай караулить. Сему Муромца под бока то и дело пихаем, чтобы не спал, храпом татей не отваживал.

Только пошло время за полночь — скрипнула дверь окованная, спускается кто-то в погреба, да с лучиною. Давай бочки открывать и в каждую по ложке дегтя лить. Вольет и размешает, чтобы неприметно было.

Подпустили мы татя поближе, выскочили из-за бочек да сетью и накрыли. Вскрикнул тать тонким бабьим голосом, забился в путах. Тьфу ты, опять Алена, в платье мужском! Я виду не кажу, говорю громко:

— Экая, братцы, здоровущая пчела нам попалась! Неси, Сема, топор да бей ее промеж глаз, иначе не удержим!

Видит Алена — худо дело, Муромец и впрямь куда-то побежал, — взмолилась что есть мочи:

— Не губите меня, добры молодцы, это же я, Алена-искусница, дочка Вахрамеева! Подшутить над батюшкой хотела, чтобы ему жизнь медом не казалась!

Сема Соловей в затылке притворно чешет:

— Надо же как занятно жужжит! Прям как дочка царева, у той тоже жало заместо языка!

— Что ты, Сема, откуда тут Вахрамеихе взяться? Она, поди, все у бани околачивается, молодцев караулит. А и гадкая же девка, немудрено, что царь ее замуж не отдает — боится, как бы не вернули с позором!

— Ну, ежели это и впрямь царевна, убыток небольшой. Все одно добром с ней не договоришься, дай-кось топор испробуем!

Тут и Муромец подоспел, сыскал где-то кувалду двухпудовую, несет-поигрывает:

— Разойдись, народ, на две стороны!

Посторонились мы, сеть выпустили. Алена, не будь дура, так в сети к выходу и метнулась, оступаясь да всхлипывая. Полетел ей вслед хохот молодецкий, аж стены задрожали.

Догадалась Алена, что шутку над ней подстроили, отплатили за дуб сторицей. Обернулась на пороге, из сети выпрастывается:

— Да вы… да батюшка вас… звери лютые!

Сорвалась в плач, слезы по лицу размазала, швырнула в нас сетью скомканной и убежала.

Ну что с девкой непутевой поделаешь? Царю говорить негоже — хоть и грозится Алена «батюшкой», а не видали мы, чтобы она с Вахрамеем речи вела, даже не подходит близко. Плачет, вишь ты… Испугалась, поди, что влетит ей от царя за медовуху дегтярную.

Насобирали мы дохлых пчел, в деготь обмакнули, наутро понесли Вахрамею предъявлять. Царь на упокойниц косится недоверчиво:

— А чем докажете, что по вине воздали?

— Пущай мед по ульям соберут, медовухи наварят — сам убедишься.

Позвал царь на проверку бортников да медоваров — точно, исчез дух дегтярный.

— Ну, добры молодцы, вот вам третья служба — последняя, да не из последних! Завелись у нас в тереме гости докучливые — Фома, Кузьма да Ерема, никак выжить их не можем; третий год пируют-гуляют, казну мою без толку переводят, домой не торопятся, а взашей гнать заказано: то сынки беспутные владыки царства соседнего, как бы не осерчал да войной на меня не пошел! Вот и намекните им, да поискусней: пора, мол, и честь знать. Чтобы к завтрему и духу ихнего в палатах белокаменных не было! Но ежели узнаю, что почету должного царевичам не оказали, — на кол посажу, не гляну, что родственники!

Подивились мы, да смолчали. Что ж там за гости, ежели самого Вахрамея третий год объедают-опивают невозбранно?! Мой дедушка царь, уж на что хлебосолен, и тот опосля второго месяца свету белого не взвидел, тещ загостившихся на дух выносить не мог. Велел тараканов им в меды подсыпать, кушанья пересаливать, мышей по зале пускать, а шебутного боярина Фрола Фомича Кутило-Завалдайского подговорил лицо вычернить, клыки нацепить, ночью по лестнице к окошкам тещиным взобраться и в ставень постучать. Уехали тещи как миленькие, недели не продержались!