Александра Плотникова - Дитя больших планов

За всеми этими переменами никто, даже он сам, не заметил, что тот страшный провал, который затаился в глубине его существа, жуткая смрадная трещина, калечащая разум и душу, начала потихоньку зарастать. Резкие сколы понемногу сглаживались, мутный багровый туман и грязь рассеивались или уползали вглубь. Хрустальная сердцевина его «Я» зарубцовывалась шрамом, пока еще нежным и хрупким.

Но, чем больше прояснялась душа, тем сильнее становился Зов.

Странный шепот стал вкрадываться в сны Каинара. Он не был враждебен или чужд химеру, но он и не был похож ни на голоса лесных духов, ни на мысли обитавших в лесу животных, ни на странные суетливые мысли людей... Вообще ни на что. Мягкий переливчатый хрустальный звон, нежный, терпко-сладкий и холодный, как родниковая вода, перебор струн арфы и шум нечеловеческих голосов будоражили воображение, заставляли просыпаться ночью и до самого рассвета вслушиваться в темноту и тишину в надежде уловить еще хоть отголосок.

И вот однажды на границе лета и осени, когда дни все еще длиннее ночей, но к утру трава покрывается росным инеем, странный Зов сделался непереносимо сильным. Может, виной тому были луны? Обе были полные, обе почти стояли в зените, и на землю потоком изливался нежный тонкий свет, смешение персикового и голубого оттенков. Может, это он поднял Каинара той ночью с постели и заставил полуодетым выскользнуть из дома? И вот теперь химер стоял перед домом, на плотной жесткой земле двора, служившего им с отцом для тренировок, и не понимал, что же ему нужно здесь.

Что происходит? Лунный свет с неба, токи сил земли под ногами, странное, больно тянущее все мускулы напряжение и этот постоянный, неумолкающий звон в голове. Силясь хоть как-то выплеснуть все это, чтобы не разорваться на мелкие ошметки, он поднял глаза к небу и завыл.

А взгляд его был уставлен прямо на девять нежно светящихся в осенней темноте стержней Колонн.

Всласть повыть ему не дали. Кто-то невидимый захихикал очень противным скрипучим голоском, подвыл, передразнивая, а потом резко и сильно дунул прямо в лицо. Очередная рулада захлебнулась на самой душевной ноте. Химер закашлялся.

- Юдар! А ну, живо прекрати!

- Это ты прекрати мешать мне спать, - с крыльца уже спускался Равен, сонный, взъерошенный, в одной тунике и с подушкой в обнимку. - Чего развылся, весь дом перебудил.

Уши химера тотчас виновато поникли. В неясном ночном свете невозможно было судить наверняка, покраснел он или нет.

- Прости... Я не хотел никого будить, честное слово! Я...

- А ну как щас повоспитываю, да по тому месту, на котором сидят! - Равен грозно нахмурил брови, встопорщил перья и надвинулся на сына. Тот предпочел отступить подальше, но испуганным не выглядел. Скорее, он выглядел готовым дать сдачи. - Ишь, не хотел он! Вот как будешь мне завтра от завтрака и до ужина баллады на вемпарийском читать!..

- Не надо баллад! - шарахнулся подальше химер. - Все, что угодно, только не этот кошмар!

Равен подленько похихикал:

- Ладно-ладно, зато теперь я знаю, чем тебя напугать, - он попристальнее всмотрелся в глаза воспитанника, проследил взгляд. - Что, зовут?

Каинар молча кивнул, взглядом умоляя отпустить.

- Ладно уж, иди, раз прижало! - махнул рукой Равен. - Только оденься, как следует. А я спать пошел.

Обрадованный химер просиял и в три прыжка оказался на крыльце и скрылся в доме. Вемпари вздохнул, покачал головой, перехватил подушку поудобнее и тоже пошел в дом - досыпать.

Каинаром владело веселое возбуждение. Как будто разрешение отца выбило заглушку где-то в душе, и все напряжение схлынуло в дыру, оставив лишь предвкушение чего-то непередаваемо радостного. Он бесшумно пробрался к себе в комнату, прошел мимо спящей прямо на полу сестры-кошки, быстро надел рубашку и куртку, подумал, наспех пригладил гребнем лохматые, едва прикрывшие шею и плечи, волосы и снова ринулся из дома.

Вылетев под открытое небо, он снова замер, вдыхая холодный воздух и стараясь успокоить скачущие, как табун бешеных лошадей, мысли. Впереди, севернее, маячили Колонны.

Это единственное, что оставалось от той, прошлой жизни. Эта ниточка, вышедшая из мутного полумрака в первый месяц новой жизни, блестя ярким перламутром, тянулась туда, в непроницаемый серый туман, плотно укутывающий большую часть памяти. Она не позволяла совсем оторваться от прошлого, она помогала вытаскивать на поверхность осколки знаний и умений и составлять из них подобие целой картины.