Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

Порат Радаани указал на пиалу Маати, и мальчик-слуга грациозно, как танцор, приблизился и наполнил ее снова. Поэт изобразил позу благодарности хозяину. В другое время и в другом месте он поблагодарил бы слугу, но не сейчас. Маати поднял пиалу и подул. Бледный зелено-желтый чай издавал густой аромат риса и свежих листьев. Радаани сцепил толстые пальцы на объемистом животе и улыбнулся. Его глаза, глубоко сидящие среди жировых складок, блестели, как мокрые камни в ручье.

— Признаюсь, Маати-тя, визит посланника дая-кво для меня полная неожиданность. За последние дни со мной захотели побеседовать все знатные Дома города, но высочайший дай-кво обычно держится в стороне от наших грязных делишек.

Маати отхлебнул чаю, хотя тот еще не остыл. Надо отвечать осторожно. Между намеком на поддержку дая-кво и прямым обещанием тонкая, но чрезвычайно важная граница. Пока Маати воздерживался от любых слов, которые могли бы дойти до селения дая-кво, однако Радаани старше Гхии Ваунани и Адаута Камау и к тому же ценил напористость купца выше, чем придворный этикет. Маати поставил пиалу.

— Хотя дай-кво держится в стороне, это не означает, что он приветствует невежество. Чем лучше он осведомлен, тем лучше он сможет управлять поэтами для всеобщего блага, разве не так?

— Вы изъясняетесь как придворный, — сказал Радаани. Несмотря на улыбку, это прозвучало нелестно.

— Я слышал, что семейство Радаани может претендовать на трон хая, — Маати решил не ходить вокруг да около.

Радаани улыбнулся и указал слуге на дверь. Мальчик изобразил почтительную позу и ушел. Комната для встреч была небольшой, но богато обставленной — сияющее лаком дерево с узорами из кованого железа и резного камня, ставни из резного кедра, такие тонкие, что впускают ароматный воздух, оставляя снаружи насекомых и птиц… Радаани наклонил голову и холодно сузил глаза. Маати чувствовал себя драгоценным камнем, на который оценивающе смотрит скупщик.

— У меня один сын. Он в Ялакете, следит за нашими торговыми интересами. И внук, который недавно научился одновременно петь и прыгать через палочку. Они не годны для трона. Пришлось бы либо бросить семейное дело, либо вверить власть над городом ребенку.

— Несомненно, у хая Мати есть денежные преимущества, — сказал Маати. — Вряд ли ваше семейство проиграет, отказавшись от Ялакета.

— Вижу, вы не спрашивали моих распорядителей! — рассмеялся Радаани. — Мы сгружаем с кораблей в Ялакете и Чабури-Тане больше золота, чем хай Мати добывает из земли даже с помощью андата. Нет, если мне нужна власть, я могу ее купить и так. К тому же у меня то ли шесть, то ли восемь дочерей, которых я с удовольствием выдам замуж за нового хая. Пусть берет всех, хватит на каждый день недели.

— Вы могли бы сами сесть на трон, — сказал Маати. — Вы не так стары…

— Но и не так молод, чтобы делать глупости. Послушай, Ваупатай, скажу тебе все как на духу. Я стар, страдаю подагрой и богат. У меня есть все, что мне нужно от жизни, а если я стану хаем Мати, мои внуки перережут друг другу глотки. Я им этого не желаю. А себе не желаю мороки с управлением городом. Кому надо, пусть забирает себе трон. Никто не пойдет против меня, а я поддержу любого хая.

— Значит, у вас нет предпочтений?

— Ну, я бы так смело не заявлял… А почему дай-кво любопытствует, кто из нас станет хаем?

— Не любопытствует. Тем не менее знание ему пригодится.

— Тогда пусть подождет пару недель, и все станет известно. Нет, что-то здесь не то… Или дай-кво на кого-то ставит, или… это связано с тем, кто вспорол тебе живот? — Радаани поджал губы и пошарил глазами по лицу Маати. — Выскочка мертв, значит, не на него. Думаешь, кто-то ему помогал? Одно из семейств?

— Ну, я бы так смело не говорил… Даже если так, дая-кво это не беспокоит.

— Верно, но никто его не пытался выпотрошить, как рыбу. Маати-тя, а не может ли быть, что вы пришли по собственному интересу?

— Вы придаете мне слишком много значения, — заверил Маати. — Я лишь простой человек, который нащупывает путь в трудные времена.

— Как мы все, как мы все, — недовольно проворчал Радаани.

Маати завершил встречу пустыми красивостями и удалился с твердой уверенностью, что выдал больше сведений, чем получил. Рассеянно пожевывая губу, поэт повернул на запад и вышел на улицы города. Траурную ткань уже снимали и заменяли цветами в честь свадьбы Адры Ваунёги и Идаан Мати. Мальчик с лицом, коричневым, как лесной орех, сидел на фонарном столбе с охапкой траурных тряпок в одной руке и гирляндой цветов в другой. Переходил ли другой город так быстро от праздника к трауру и обратно?