Ника Ракитина: Арбалетчики госпожи Иветты

Меч желаний

Радиальная

1.

Дом стоял на главной улице — единственной мощеной в захолустном городишке — и был как две капли воды похож на все остальные: два этажа, узкий фронтон, крыша с острым гребнем, высокие трубы, водостоки, забранные решетками окна в глубоких нишах, чугунные орнаменты и фуксии на узкой галерее вдоль фасада. Над дверью выщербленный колокольчик. Пожалуй, отличали этот дом от других ситцевые занавески, треплющиеся летом в приоткрытых окнах и балконной двери, да два фонаря на грубых стойках с завитками мастерской работы, вмурованные в стену. Фонари были сделаны из выпуклых разноцветных стекол и зажигались каждый вечер, бросая на булыжник улицы нежные розовые и дымчатые дорожки. Стекла фонарей были еще более старинными, чем сам дом, таких не выдували не то что здесь, а даже в столице, и привозили только из далекой морской Сабины, где, по рассказам, они горками лежали на прилавках рядом с черепицами и перламутровыми раковинами.

Дом вместе с занавесками и фонарями принадлежал вдове советника Герда, и его легко отыскал чужестранец, справлявшийся о ней в трактире "Под золотым стягом". Служанки слегка посудачили о незнакомце, провожая взглядом с порога, а он уже шел по Королевской улице, сопровождаемый стуком подбитых железом каблуков; длинный, узкий, как спица, меч без ножен волочился за ним, высекая из булыжника искры. Был чужеземец статен и хорош бы собой, если бы не шрам, прочертивший щеку от левого виска до носа, отчего лицо кривилось в ухмылке даже тогда, когда хозяин был серьезен; завитые волосы, надвое поделенные пробором и ничем не покрытые, трепыхались под ветерком. Одет был мужчина в серый с зеленым камзол, перечеркнутый ремешками перевязи, собранными широкой малахитовой пряжкой, оправленной в серебро. Приглядевшись, можно было заметить, что глаза его из-под длинных ресниц сверкают такой же мягкой зеленью. Шел он слегка прихрамывая, раскачиваясь, как на зыбкой палубе, и любой без сомнения признал бы в нем моряка; капера или офицера королевского флота. И задался бы вопросом, какая сила так далеко занесла его от родной стихии.

Придерживая меч за рукоять, украшенную бирюзой, моряк дернул шнурок, колокольчик вяло тренькнул. Моряку пришлось не раз и не два позвонить, пока за резными ясеневыми дверьми не раздался скрежет засовов и створка не приоткрылась, показав длинный нос, увенчанный очками, край чепца и подол полосатой зелено-коричневой юбки с выглянувшим из-под оного полотняным кружевом. Глаза из-под очков подозрительно оглядели незнакомца.

— К госпоже Иветте, — бросил он. — Капитан Карстен Блент.

Служанка неохотно уступила пространство у двери.

— Меч можете оставить здесь, — она указала на подставку для зонтиков в глубине полутемной передней и не прибавив ни слова к своей энергичной реплике, засеменила к лестнице, ведущей из передней наверх. Свет одинокой лампы мягко взблеснул на лакированном дереве точеных балясин. Моряк не нашел ничего лучшего, как двинуться за служанкой.

— О господи! — всплеснула она сухощавыми руками. — Побудьте здесь. Я доложусь.

И растворилась с уверенным стуком широких деревянных подошв.

Госпожа Иветта оказалась моложе, чем описывал человек, давший Карстену письмо с рекомендациями. Во всяком случае, она хорошо сохранилась — как сохраняются вложенные среди пергамена цветы, утратившие цвет и аромат; с угловатостью девочки-подростка, узким лицом и поджатыми губами, она была скорее неприятна Карстену, но он только пожал плечами, не жениться же на ней он приехал, право. А может, все дело было в ее старомодном кружевном платье, почти старушечьем чепце, и вообще в этом доме с обитой пыльным плюшем мебелью двухвековой давности, со шкатулками и цветами на подоконниках, с неуловимым, но отчетливым привкусом ветхости и тлена.

Хозяйка дочитала письмо и бросила его в очаг. Карстен глядел, как в огне теряет форму и расплывается воск печати.

— Что заставляет вас променять море? Вы известны…

— А? — Карстен вскинул голову. — Печально известен. Карьера корсара перестала меня прельщать. Хочу бросить якоря на суше.

— Геза однако неподходящее место для человека с вашей славой.

Капитан легкомысленно пожал плечами:

— Я сам себе и слава, и почет, и не претендую на большее. Я готов погибнуть в безвестности.

— Даже телесно?

Карстен взглянул на госпожу Иветту с новым любопытством.