Ника Ракитина - Последний помнящий [СИ]

В маленький город, который я по известной причине не назову, трибунал прибыл ранним утром. Воздух был свежий, с легким привкусом яблок. Коров хозяйки давно выгнали, а сейчас, покончив с завтраком, косили газоны: кто косой, кто электрической газонокосилкой, что для провинциального городка вообще-то роскошь. Но народ здесь, как видно, не бедствовал. Потому и в городскую, и в церковную казну алтыны текли исправно. И дивно блестели на солнце крыши из металлочерепицы и золоченые церковные маковки.

Глава трибунала Альберт Торш потянулся на своем ослике:

— Хорошо-о…

Хотелось бы задержаться в этом чудесном месте подольше, но — дела. Вот сейчас разберутся с бумагами, вечером осудят еретиков, передадут их городским властям для казни без пролития крови, понаблюдают за этой казнью — и с утра снова в дорогу.

А вот и резиденция — трехэтажный дом с лепниной конца позапрошлого века, выкрашенный в зеленое. На крыльце на алой ковровой дорожке встречающие: местные церковные чины, мэр с подчиненными и делегация горожан, среди которых особенно выделяется кузнец — как ростом, так и кувалдой в лапищах. А стража в зеленых накидках поверх доспехов напоминает скорее статуи, чем живых людей. Впрочем, как это страже и положено.

Инквизиторы слезли с верховых, перезвездили встречающих трижды и ушли в прохладу высокого вестибюля — умыться, перекусить с дороги, чем бог послал и, наконец, приступить к непосредственным обязанностям. Ересей мало не бывает. Даже в таком благолепном городке, как этот.

Умывшись, отдохнув на мягких постелях и вкусив посланных богом рябчиков с ананасами и запароленного вай-фая, спустились гости к делопроизводителям, где какое-то время изучали жалобы благонравных горожан на домочадцев, соседей и начальство. Все рутина, которую способен был разобрать даже малосведущий новичок: отделяй себе зерна от плевел, а имущество, идущее трибуналу, от процента доносчику. И аутодафе такое не карается, только заключением на сутки с привлечением нарушителя к общественно-полезным работам. Вот и ладушки, можно на санбенито сэкономить.

Но одно дело («выгребленное, выгребенное, короче, достатое»), извлеченное из кучи других, оказалось и вправду знатным. Торш крутил бумаги так и этак, передавал помощникам, отбирал и перечитывал снова. А после велел сопроводить себя к камере, где сидел еретик.

Не то чтобы сидел — стоял в углу, слегка отблескивая боками, опустив вдоль тела коленчатые лапы с манипуляторами, туда и сюда вращая бочкообразной головой с антеннами. Инквизитор с опаской следил за проклятым через решетку. Звездился, прислушиваясь к слабому бормотанию жертвы.

— Это чье? — громко спросил Торш. Еретик поднял на него глаза-тарелочки.

— Это Анненский. Стыдно такое не знать.

Инквизитор приподнял бровь. Достал из кармана книжечку в черной пластиковой обложке, послюнил палец, перевернул несколько загнутых по углам страниц. Прочел степенно:

— «В многая мудрости много печали, и умножающий познание умножает скорбь»…

— I do not know what I may appear to the world; but to myself I seem to have been only like a boy playing on the sea-shore, and diverting myself in now and then finding a smoother pebble or a prettier shell than ordinary, whilst the great ocean of truth lay all undiscovered before me.

Тьфу, да чтоб тебя! На тысячу слов этот выпердень интеллекта найдет четыре тысячи. Да еще обзовет невзначай по-иностранному, чего Альберт по скудости учености своей не углядит.

— В зал заседаний его! — проорал он страже. Осужденного повели, опутав витым кабелем, рассыпающим искры, устилая дорожку резиновыми ковриками. Обычно флегматичные, стражники показались главе трибунала излишне дерганными и как бы напуганными. А еще беруши торчали у них из ушей.

Зато толпа, собравшаяся в зале, как на праздник, вела себя вольготно. Скрипела скамьями, плевала семки под ноги, висла на подоконниках распахнутых по случаю жары окон, переговариваясь с кем-то на площади, играла по сети в тетрис и морской бой. Но при появлении трибунала все почтительно встали и отключили мобильники.