Ника Ракитина: Крипт

Главнейшим же во всей этой священной круговерти было избрание достойного на роль самого Юрия-Победоносца. Решалось дело обычно жребием. В нынешнем году он выпал на князя Кястутиса, и Болард справедливо считал, что такой выбор не случаен.

— Ты что, — сказал он, теребя в пальцах мокрое перо и кусая губы. — Ты что, не понимаешь, что мистерия — только повод, чтобы убить тебя? До восстания, которое, ввиду твоей смерти, скорее всего не произойдет. И черт с ним, с побиванием варана… тьфу, дракона Святым Юрием. Кстати, бедная зверушка…

Осекшись, он вскинул голову и увидел глаза Ивара — зелень била из них нестерпимо ярко. Болард вдруг подумал, что, может быть, он видит сейчас князя в последний раз, и, значит, должен постараться запомнить его вот таким, каким он был при жизни. Эта мысль так поразила банерета, что он отступил и едва не потерял равновесие, позабыв о том, что стоит на лестнице.

— Я понимаю, — сказал Ивар тихо. — Но пойми и ты. Мне нельзя отказаться.

— Почему?

— Потому что если я откажусь, то после, когда мы победим в этой Замятне, любой сможет кричать о том, что консул — трус.

— А это неважно, — Болард пожал плечами. — Горе побежденным, а победителям — наоборот. — Он хмыкнул. — И потом, если тебя убьют, а тебя убьют непременно, никакой Замятни не будет. И консулата не будет тоже.

Он скомкал и отбросил письмо. Ивар нагнулся за листком.

— Я не могу, — сказал он снизу вверх. — Я нобиль.

— Ну да, — Болард с отсутствующим видом отвернулся к окну.

Снаружи гремел по листьям дождь, желтовато-зеленые соцветия клена липли к стеклам и сквозь рисунок витража казались то синими, то багряными, как будто бы уже наступила осень. — Ну да. "Я не могу воевать за Беларусь с побитой мордой"…

— Что? — удивленно переспросил Ивар.

Барон Смарда вздрогнул:

— Так, ничего… Обещай, что я буду у тебя в свите. Кстати, уж не за этим ли ты меня звал?

Ивар кивнул, Болард пожевал губами:

— М-м… уговорись, чтоб начинали ко Всенощной… Скажи, мол, ночью красивше… Наплети что хочешь! Они послушают! Маленькие вольности в большом обряде — ведь чепуха, верно? Обещаешь?

— Обещаю.

— Вот и славно, — пробормотал молодой человек, не поворачиваясь, чтобы дрожащие губы не выдали его смятения.

Не прощаясь, барон распахнул двери и вышел в дождь. Запах мокрого камня и юной листвы ворвался в дом и заставил Ивара улыбнуться, но, когда он вспомнил, какие несчастные и больные сделались у Боларда глаза, едва тот узнал о жребии Синедриона, улыбка пропала.

Но что они могут сделать в Храме, куда запрещено входить с оружием? Да что угодно, сказал себе магистр. Несмотря на латы, положенные по обряду. И на ненастоящего дракона. Спасенная пленница отравит его или заколет шпилькой для волос на брачном ложе? Князь, не удержавшись, хмыкнул. Почему же тогда Болард уверен, что обязательно случится дурное? И он, Ивар, тоже?

Князь растворил окно, и ливень ворвался к нему, ударил в лицо тугими струями — будто хлынул из ран Господних травяной сок.

Невозможно умереть, когда вокруг такое лето. Если кругом бушуют под майскими ветрами юной листвой сады и ошалевшая от позднего, не ко времени, половодья Настасья плещет в обшитый камнем берег, а на другом ее берегу жгут костры, и ночами звезды отражаются в воде вместе с огнем и сплывают вниз по течению…

Все будет хорошо.

Барон Смарда вышел на дворцовое крыльцо и остановился в нерешительности. Дождь щедро поливал настангские улицы, все вокруг шуршало и хлюпало, и по булыжнику вниз, к Настасье, сбегали целые потоки воды. Казалось, небо прорвалось окончательно и бесповоротно, и солнце не проглянет уже никогда. Какое тут, к лешему, плодородие и богатый урожай, подумал Болард с неожиданной злостью. Еще день такого вселенского потопа, и поля вымокнут до нитки, и значит — зимою жди голодных бунтов… Понятное дело, отчего Синедрион так дрожит за это проклятое празднество. Хотя праздником голодных ртов не заткнешь… И тогда уж восстание. Если Ивар останется жив…

Болард постоял еще. Падающие с жестяного козырька капли разбивались в мелкую пыль о мрамор ступеней. Барон отер рукавом мокрое лицо, набекрень напялил измятую шляпу. Впрочем, на кой ляд ему шляпа в такой ливень…

Дон вдруг подумал, что совершенно не представляет, каким способом намерен через два дня спасти Ивару жизнь. Заставить этого безумца отказаться от участия в мистерии он не смог и не сможет. Сделать так, чтобы мистерия не состоялась вообще? Будут тогда Консате народен гнев и ярость благородная в одном флаконе. Синедрион сдохнет от счастья при таком раскладе. Не-ет… Нужно что-то такое, что вынудит Претора, эту главу тайного церковного сыска, оставить князя Кястутиса в покое, наплевав и на ненависть, и на чувство религиозного долга. Вот только жаль, он, Болард, понятия не имеет, что же это должно быть. Тут совершенно некстати вспомнилась Майка. Как сидит девица на перилах веранды у него, Борьки, во дворе, грызет зеленое яблоко и поглядывает из-под челки хитрым глазом. Ядовито так… Мол, ни за что тебе, бедному дурню, не понять…