Тишина была нерушима.
"…Господь, твердыня моя…"
Произнесенные по-таалински слова древнего псалма звучали незнакомо, но Ивар привычно повторял их про себя, сосредотачиваясь. Он стоял на храмовых подмостках и глядел перед собой. С шипением горели вокруг помоста восковые свечи. Тысячи свечей. Лица стоящих в Храмине людей не угадывались за ними. Только колебались от дыхания размытые золотые огоньки. Где-то там, внизу, был и Рошаль. Смотрел на князя, вознесенного над толпой на человеческий рост, и Ивар чувствовал его взгляд. И еще взгляды — твердые и недобрые.
Ивар обернулся к алтарю. Тот едва угадывался за свечами и цветами, чей запах, мешаясь с запахом пота и ладана, кружил голову. Громко и внятно звучала молитва. Не смотря на распахнутые окна и двери, было душно.
Боже, как душно… Князь раздернул ворот котты, опять пожалев о том, что вышел из дому без гривны. Говорят, будто смарагд бережет воина от дурного глаза, чародейства, драконьего огня и предательского клинка… Интересно, что из этого приготовил ему Ингевор?
Не оборачиваясь, Ивар чувствовал, как трется о столб прикованная девочка-рабыня, дышит сухо и часто, всхлипывает. Ей даже нечем смахнуть паутину взглядов.
Времени не осталось.
И почти сейчас же снова ударил колокол, и голоса церковного хора взлетели под купол, и тысячекратно отраженное эхо заметалось среди золота и порфиры стен и вдруг осеклось. Взвыла и шарахнулась прочь от подмостков толпа. Завизжала прикованная пленница.
Ивар крутнулся на этот крик и увидел…
Глава 4.
1989 год, 13 мая. Гомель
Трамвай оказался замаскированной камерой пыток. Комплексной. В нее входило удушение в насмерть запечатанном вагоне с одновременным выкручиванием конечностей и прочее средневековое членовредительство. Несчастную Майку толпа прижала к стеклу и настойчиво пыталась ею это стекло выдавить. Сил сопротивляться не было, и девчонка только возмущенно шипела и закатывала глаза. Борис, по прихоти этой же толпы, оказался рядом и даже пытался Майку оберегать. Но и это не выходило. Зато Майке хорошо была видна его ободряющая улыбка.
Остальным повезло меньше. Их рассеяло по салону, и только сдавленные вопли говорили о том, что все еще живы.
Вагон резко крутнулся в каком-то балетном па, и старушонка, влекомая сумками и корзиной, впечаталась Майке в бок.
— Толкаюцца тут всякия!! — пронзительно завопила бабуля.
Девчонка смущенно поежилась. Больше всего на свете она ненавидела скандалы и терялась от вспышек ярости зачастую совершенно не знакомых ей людей.
— Молодежь! До чиво распустились! Парень, а от девки ну не отличишь!
Майка растерянно потерлась потрепанными джинсами о край старухиной корзины, встряхнула рыжей головой.
— Мадам! — расхохотался Болард. — Вы раздавите мальчика своими пакетами. Пощадите, он исправится!
— А ты-ы!.. — заверещала старуха, но тут трамвай нервно дернулся, колеса проскрежетали по рельсам, пронзительно зазвенело соседнее стекло, рассыпалось мелкими брызгами по толпе. Солидно взвизгнула толстая накрашенная дама, милицейской сиреной взревел чей-то ребенок.
— Автобус… — прошелестело в воздухе. — Автобус… врезался…
Майка ухитрилась обернуться и увидела «уазик». Передняя дверь автобуса заменяла трамвайное окно. По-змеиному зашипев, открылись двери, и стало ясно, что трамвай дальше не пойдет.
— Ну и ладно, — бодро сказал Борис, когда они выбрались из вагона. — Мы и так приехали.
Они стояли у подножия крепостного вала, где над городом самодовольно возвышались темно-красные кирпичные стены. На холме от порывов сухого ветра покорно раскачивались пыльно-зеленые ивы, а справа, на площади Ленина, цвели огромные кусты роз, утопив в своем великолепии невзрачный памятник. Вождь почему-то сильно накренился вперед, и казалось, что он падает в знак солидарности с Пизанской башней. А может, просто вытягивает шею, тщетно стараясь взглянуть через холм на памятник отцу, обиженно повернувшийся к сыну задом. Майка уже не в первый раз любовалась этой семейной сценой, но опять не удержалась и фыркнула.
— Хочу розу, — капризно объявила, выскальзывая из толпы, Гретхен.
— Народу много, — назидательно сообщил сестре Борис.
Сосед Серафим объявил насмешливо:
— Трусит он, солнышко. Будет тебе роза.
— Не дома, — голосом, не подлежащим обжалованию, оборвал его приятель. Пошли.
— Слушаюсь, начальник, — Сима первым полез по крутому пыльному склону. Майка с удивлением глянула на это восхождение, хотела, было, предупредить, что вход в крепость один, через ленинский розарий, а не по горе. Но вспомнила, что у парней здесь раскоп, а, стало быть, им виднее. А прыткого Симочку уже поглотил оборонительный строй ив.
Читать дальше