Ника Ракитина - Крипт

— Когда будут похороны? — спросил он.

По лицу Гражины скользнула тень недоумения — оттого, что Рошаль еще здесь.

— Как душеприказчик князя, — проговорил он со спокойной настойчивостью, — я обязан присутствовать на погребении.

— Вас известят, — кивнула Гражина церемонно. Бледные губы кривились.

Называя адрес своей конторы, Рошаль подумал вдруг, что, если бы не монашеский балахон и не годы, проведенные в затворничестве, эта женщина могла бы нравиться. Немного румян на щеки и тепла в глаза…

Он вдруг поймал на себе чей-то взгляд и обернулся. Девочка-рабыня все так же сидела у обрушенной колонны, только теперь она смотрела на Рошаля с робкой надеждой.

— Что с нею будет?

Гражина пожала плечами:

— Сестры Паэгли позаботятся о ней.

— Послушничество и постриг?

— А вы что же, — с неожиданным ожесточением в голосе спросила монахиня, — вы можете предложить ей лучшую участь? Какую именно? Свободу?

— Хотя бы.

— Тогда вам придется жениться на ней. — Гражина брезгливо отряхнула с широкого рукава серую пыль. Рука, белая и тонкая, была красива. Рошаль отметил это механически и лишь мгновение спустя внезапно понял, что же его зацепило. Нежные ладони настоятельницы монастыря Паэгли с мозолями от меча — об этом стоит поразмышлять…

— Жениться? — переспросил канцлер Консаты, отводя глаза. — Почему?

— Чтобы пресечь сплетни, которыми неминуемо наполнится город. Вам, известному лекарю и адвокату, они ведь ни к чему? — Гражина помолчала. — Впрочем, женитьба вашей репутации не спасет, ведь девчонка — рабыня. Так что оставьте, мэтр… И подите.

Она повела рукой, давая понять, что разговор окончен. Спорить было бесполезно. Рошаль отвернулся, но краем глаза успел увидеть, как Гражина, сделав несколько шагов, опустилась перед телом брата на колени. Канцлер постоял еще немного, ожидая услышать рыдания или проклятья. Но губы женщины шевельнулись в беззвучном шепоте. Рошаль замер, ловя каждое слово. И содрогнулся, когда понял. Гражина читала благодарственную молитву.

Глава 7.

13 мая. Гомель 15 мая. Настанг

Борис привел спутников в Успенский собор. В соборе работал музей; в каждом притворе имелась экспозиция «быта»: крестьян, рабочих, помещиков, купцов. А по центру, в высоких стеклянных витринах — выставка местного фарфора — пышные барочные, строгие классические сервизы, а среди них — жемчужина выставки: тарелка, на белом донышке которой выведено бордовыми буквами: "1927 год. Догнать и обогнать!"

В одном из притворов горели хрустальные паникадила, звучал густой баритон и толпились люди — будто шла служба. Майка привстала на цыпочки, увидела из-за спин священника в золотом стихаре и двоих на коленях перед ним. В музее венчали. "Ли-ихо…" — растерянно подумала Майка, но потом заметила в службе что-то ненатуральное и, уже совсем безразлично решив: "Кино снимают", догнала своих.

Они спустились в крипту, где с низкого потолка свисали на длинных штангах белые матовые шары люстр, а у входа грозная табличка предупреждала: "Ламп головой не трогать!"

— Пойдемте, дамы, раскоп покажу, — махнул рукой Борис и, ловко увертываясь от коварных ламп, зашагал по коридору, мимо вмурованных в стену надгробных плит. Майка почти не отставала, а вот остальные замешкались. Неожиданно Борис остановился. Майка ткнулась носом ему спину.

Борис медленно провел рукой по золоченым буквам плиты, странным каким-то, не латинским и не славянским.

"Здесь покоится дон Ивар, князь Кястутис

1457 — 1492

Господи, упокой его душу!" — внятно, будто пробуя на слух, прочел он.

— До-он? — поразилась Майка. — Как он сюда попал? А собор-то! — вдруг спохватилась она. — Собор-то в шестнадцатом веке построили!

Борька рассеянно пожал плечами.

Электрический свет на мгновение вспыхнул ярче, дрогнул и вовсе потух.

— Холера, — прошипела девчонка, снова ударившись носом о Борькину спину.

Борис сжал Майкину руку, чтобы не боялась, и тут в конце коридора замерцал неясный отблеск и послышалась музыка.

Музыка была грустна и холодна, и похожа на звон осеннего ручья, в котором плавают желтые кленовые листья. Музыка приближалась вместе со светом факелов, и от нее хотелось бежать.

Факелы держали четверо в широких красных балахонах, идущие впереди. Еще восемь несли за ними на плечах широкий плоский щит. На щите, завернутый в красное, укрытый поверху бело-лиловым стягом, лежал человек. На голове его блестел золотой обруч, а сбоку покоился меч. Сквозняк колыхал стекающий со щита шелк. Сзади двигалась процессия с приспущенными хоругвями тех же алых и бело-лиловых оттенков. Музыка билась и грохотала между сводами. Майка, взвизгнув, попятилась, запнулась о прислоненную к стене плиту, и угодила пальцами в открытый проем. Борис молча яростно дернул рыжую в темноту, по коридору и вверх по лестнице.