Татьяна Талова - Звезда-полынь

Сначала думал — головой ударилась Середа. Сидит она, ровно завороженная, на земле, в одну точку уставилась, дышит с трудом, меня не замечает.

— Жива? — спрашиваю. Надо бы, конечно, подхватить ее, на ноги поставить, отряхнуть — да кто ж знает, как отзовется на такое Ягишна? Это вам не девица красная из деревни соседней! Хотя те и в ступах не летают…

— Ага, — кивает ведьма. — Только вот… сломана…

Охнул я, на колени рядом упал, стал руки-ноги ощупывать — что сломано, где сломано?! Тут уже не до мыслей — как отзовется внучка Бабы-Яги на такие действия! А та взгляд на меня мутный поднимает, смотрит осоловело, за руки взяла, говорит:

— Светояр…

У меня уже ум за разум заходит — если и сломала чего, и вдобавок головой приложилась — это же впору "Караул!" кричать. С обычным человеком-то проще, а кудесники, они же как начнут колдовать на больную голову — похлеще всех чудо-юд вместе взятых будут!

— Светояр… — проникновенно так говорит, в глаза заглядывает. — Дурак ты что ли, Светояр?

А у Середы, оказывается, конопушки по носу и щекам рассыпаны — солнышку, видать, куда как мила… И голос такой приятный, когда не ругается…

— С ума сошел, богатырь? — повторяет ведьма.

— А? — опомнился я. — С тобой — сойду! Что сломала, Ягишна?

— Метлу…

И на древко переломленное показывает. Плюнул я — то ли с облегчения, то ли с досады, на Середу посмотрел — а та бечевку из котомки своей достала, примотала деревяшки друг к другу, теперь узлы завязывает. «Перелом», знать, лечит! Ступу-то уже не собрать — совсем разбита. Кривая такая метла вышла да короткая — ну да Середа ее все равно к котомке за спину наискось приладила, теперь помело мечом из-за плеча торчит — ох, и грозен вид девки встрепанной!

Делать нечего — пришлось залезать ведьме на Храпа моего. Ничего, залезла сзади, уверенно сидит, по-мужски. Хорошо хоть, юбка длинная да широкая, а то сраму не оберешься… Я-то молчал все, Ягишна тоже притихла, только слышно, как сопит за плечом, да пальцы за рубаху держатся.

— Светояр, а Светояр, — вдруг говорит внучка Яги. — Ты уж прости, если обидела.

Вот уж не ожидал! Меня? Обидеть? Да куда ей!

— Какая там обида! — пожал я плечами беспечно. Как-то уж слишком беспечно… Что?! Обидела? И вправду?.. Да быть не может…

— Глянь, хозяин, — подает голос Храп. — Близко уж Кощеев терем!

— И где, интересно, костры до небес? Где чаны стоведерные со смолой кипящей? Где ножи булатные, в крови закаленные? — бормочу я.

Сзади Середа вцепилась крепче.

— Всегда такой кровожадный?! — спрашивает.

— Это шутит он, — отвечает Храп за меня. — Мы же были здесь уже. В прошлый раз он спрашивал, где колья с черепами и заборы из костей добрых молодцев, Кощеем замученных. Это всегда он так. А я седею с него. Особенно, когда песни петь начнет…

— Не мог бы чего получше о хозяине сказать? — смеюсь я.

— Не мог бы, — доволен Храп. — Я тебе не зеркальце колдовское, чтоб приятное говорить…

Середа сзади хохотом зашлась.

— Ты чего? — спрашиваю.

— Да вот представила, как ты, Яр, у зеркала спрашиваешь! — всхлипывает ведьма.

— Это какое зеркало-то… это которое — "свет мой зеркальце, скажи"? "Я ль на свете всех белее" и все прочее, да?! По шее бы тебе, Храп, за такое надавать!

— …А я конь верный, боевой, — продолжает эта скотина, — я тебе честно говорить должен! Чтоб знал о себе всю правду!

— Я тебе потом такую правду скажу — уши отсохнут!

— А какие песни поешь? — вдруг спрашивает Середа, меня от мысли о страшной мести коню отвлекая.

— Да одну он поет, постоянно! — снова влезает Храп. — Про поле это треклятое!

— "Полюшко-поле", да? — оживилась ведьма. — А полностью помнишь?

— Мне обычно и половины хватает, чтоб конь волком взвыл! — отвечаю я радостно.

И ка-а-ак грянем на два голоса, вопли Храпа мигом перекрыв:

— Э-э-эх, по-о-олюшко-по-о-оле-е!

Эх, хорошо! Так к крыльцу Кощеева терема и приблизились, увлекшись.

— Кто же это так складно поет? — раздается голос озорной, из верхнего окна хозяйка наполовину свесилась, улыбается. — Светояр, друже! Синячишко-то подзажил? А песню ты все только до половины знаешь?

— И тебе долго здравствовать, Елена Гордеевна! — отвечаю я. — Вижу я, и замужество твоего нрава не исправило.

Как засмеется Елена — будто колокольцы маленькие звенят. А тут и двери и открылись.

— А она мне, — говорит Кощей, на порог выходя и на Елену кивая, — и такая люба…

Стоит Кощей — я удивляюсь. Я его, признаться, так и не видел ни разу. Когда за Еленой пришел, тот в отъезде был. Оказывается, не страшен. Худ, будто жердь, костляв, волосы седые совсем, но глаза-то живым огнем горят, морщин почти нет, да и голос звучный, сильный. Чуть не ляпнул: "Ты Кощей?", спохватился вовремя.