Татьяна Талова - Звезда-полынь

И как скинет плащ ветхий, как ногой притопнет!

— Ах вот ты как заговорила, карга стара…

Я заикнулся. И это Баба-Яга?!

— Ты Баба-Яга? — на всякий случай спрашиваю.

— Не веришь, пес смердящий?! — ярится гостья незваная. — Добром отдавай царевну, Лютич!

Стоит передо мной девка молодая. Юбка на ней длинная в узорах, рубаха мужская, явно большая слишком, от пояса и до вся в складки собрана, ветер в ней свободно гуляет. Волосы даже в косу не заплетены, не то чтобы платком прикрыты — на спину свисают прядями русыми, нечесаными. Глаз недобрый гневом горит, зеленью колдовской отсвечивает. И кричит на меня. Нет, по всему видно — ведьма, но чтоб Яга… Смотрел я на нее, смотрел — и откуда такие берутся?.. Посмотрел, поразмыслил, говорю:

— Нет. Не отдам.

— Хорошо подумал?! — а голосок-то, голосок неслабый какой, обороты набирает!

Я еще помолчал, потом кивнул:

— Хорошо. Или, может, еще чуток подумать?

Марья из окошка бокового выглянула, мне подмигнула. Челядинцы у окон собрались, забаву предвидя. А отчего бы не повеселиться? Гостья ведь даже Марью и не приметила — значит, не только Люта видеть не видела, каков он есть.

— А что, — говорю, — богатыри у царя Гордея закончились? Или боязно стало, раз девку послали?

— Никого не посылали, я по своей воле пошла! За царя нашего батюшку, за землю родную…

— Или нет, — голову чешу, ведьмы ровно не замечая, — скорее, и вправду не послали, а выгнали, верно? Ну, точно! Не знали бояре, куда б эту Бабу-Ягу, ведьму-разбойницу, убрать, и решили — в Кощеево царство, к Люту в логово!

— Глухой! По своей воле иду!

— Правда?!

— Да! Ради царя нашего!

— Бедная! Значит, тебе даже жалованья не выплатят, как царским-то дружинникам!

— Больно языкат, Лютич! — змеей шипит ведьма, едва ли ядом не брызжет.

— Так поговори вот с вами, со спасителями всяческими! — вздыхаю я, а сам губу закусил, от смеха ели сдерживаюсь.

Тут ведьма как головой тряхнула, слово колдовское шепнула, из рукава платок вытащила и бросила — и летит ко мне уже не платок, а синева морская. Под ноги легла, я только воздуха глотнуть успел — враз под водой оказался, ровно кто вниз потянул.

За землю все же уцепится успел, выбрался, еще и на усмешку хватило:

— Раньше платы-то морями оборачивались! — говорю. — Мельчает нынче Баба-Яга русская!

— Это ты гребня моего не видел!

— А он бы тебе не помешал — причесаться!

Только прежде чем ведьма второй раз в рукав полезла, я к ней метнулся, с ног сбил. А та ка-а-ак двинет локотком в челюсть!

— Что, язык прикусил, острослов?! — и вырывается, кулаками размахивает.

А что мне с ней делать?! Хоть четырежды Баба-Яга, а все одно — девка, рука на нее не поднимается! Вот и держу ее, жду, пока успокоится.

А терем уже ходуном ходит, стены от хохота трясутся!

— Отпусти девушку, Яр, — просит Марья, от смеха задыхаясь.

— Ага, — отвечаю, — а она тебя украдет!

— Яр?! — замерла ведьма, глазами на меня бешеными глядит. — Так ты, значит, НЕ Лютич?! А ты — Марья-царевна?

— Да, — кивает Марьюшка, — она самая! Долго же я тут богатырей батюшкиных дожидалась! Ну, на худой конец и Баба-Яга сойдет…

Лежит Баба-Яга, дурой себя чувствует — это по лицу видно. Да уж, посмеялись над ней всласть, даже жаль ее стало. Встал я, руку подал — не приняла. Ведьма. Жалей вот таких.

— И… и что, домой не хочешь? — растерянно так спрашивает девица царевну.

Улыбается Марья:

— Да пойдем в терем, спасительница, все объясню. Ты на Светояра-то не серчай, это он не со зла, а от нрава веселого… Ты и впрямь Баба-Яга?

— Нет, внучка ее, Середа, — медленно отвечает, на меня косясь.

Пожал я плечами. Пусть что хочет думает.

А Середа тем временем думала-припоминала, где же имя слышала — Светояр. Вроде как от батюшки… Так, не стоит, пожалуй, пока что сестре открываться, а то царев человек — он явно вознамерится ее в дом волочь. А руки у Светояра крепкие, это уже проверено, — и сбежишь-то не сразу! Только что Гордеев воин в Кощеевых землях делает? Да еще в доме Люта?..

Позвала Марья и меня в горницу. За стол, как хозяйка настоящая, усадила, слуга самовар поставил. Так вот, начала все ведьме рассказывать, а та слушает — и лицо все больше вытягивается, а на губах улыбка помимо воли расплывается… Тепло-тепло у Середы на душе оттого, что сестрица родная счастлива, а вдобавок гордость за нее пробирает — вот какая Марья, оказывается, смелая да удалая!

А я смотрю на ведьму — понять ничего не могу. Напоминает она мне кого-то, а кого — хоть убей, не вспомню! И судя по Марьиным бровкам сведенным — то же с ней творится.