Тиа Атрейдес - Песнь вторая. О принцессе, сумраке и гитаре.

Зов Шу застал его за привычной разминкой. Пара эстоков на стене привлекла его внимание, и он взял их, рассмотреть поближе. Клинки ему понравились, легкие, с хорошей балансировкой, как раз для двуручного боя. Сделав пару взмахов, услышав мелодичный свист рассекаемого воздуха, Лунный Стриж вдруг понял, что уже три дня ведет жизнь последнего лентяя. Ни одной тренировки, ни даже разминки. Ну ладно. Свистка поблизости нет, подраться не с кем. Но хоть размяться! И клинки запели вокруг него, размытыми отблескивающими полосками свиваясь и танцуя, напоминая застоявшемуся телу об упоении схватки, о чистой радости движения. Услышав голос принцессы, зовущей его наверх, Хилл резко остановился. Хорош бы он был, застань его Шу за исполнением классической Полуденной Тени! Тут долго гадать не надо, кто перед тобой — если она хоть самую малость разбирается в бое с холодным оружием, его песенка спета. Демоны, надо же додуматься! А если бы она не позвала, а заглянула к нему? Мгновенно холодный пот прошиб Лунного Стрижа. Он обозвал себя идиотом безмозглым, метнулся к стене, возвращая эстоки на место, и побежал наверх.

Принцесса сидела на деревянном табурете, опираясь локтем на стол, заставленный всякой магической — по крайней мере, ему казалось, что магической — всячиной. Она выглядела несколько усталой и напряженной. Подозвав его к себе, Шу потянула его вниз, заставив опуститься на колени, так, что их глаза оказались на одной высоте. Она с тревогой вглядывалась в него, будто ища что-то в глубине его зрачков. Наконец, принцесса провела двумя руками по его щекам, назад под волосы, её руки сомкнулись у него на шее, а глаза продолжали пристально изучать его. Тигренок чувствовал, что сейчас произойдет что-то очень важное, но не мог понять, плохое или хорошее. Он старался приникнуть в её мысли, угадать, о чем она думает, но натыкался словно на гладкую зеркальную поверхность, под которой прятались её эмоции. Её прикосновение не было ни ласковым, ни чувственным, а нервным и тревожным. И вдруг легчайшая улыбка проскользнула по её сжатым губам, руки на миг напряглись, и перед ним оказался его ошейник, разорванная и разогнутая полоска железа.

Недоумение, а потом облегчение и радость охватили его. Боги, неужели? Неужели она освободила его, сняла, наконец, с него этот проклятый кусок железа? Неужели он больше не раб? Он свободен? Хилл схватил её руки, из которых выпал и со звяком отлетел в сторону ошейник, и приник к ним губами, переполненный счастьем и благодарностью. Ему казалось, что всё его прошлое потеряло значение, что теперь он сможет просто быть рядом с ней, неважно, как, неважно, кем, но только не домашней зверушкой, не невольником. Он ждал, что она скажет ему — останься здесь, со мной. Он ждал, что она…

Властная, жесткая рука приподняла его за волосы и в него вперились ледяные тёмнофиолетовые глаза, клокочущие горечью и гневом. Её лицо напоминало грозовую тучу, вокруг неё сверкали и жалили его голубые молнии. «Что случилось? Чем я её обидел? Почему ей больно, почему она сердится? Что я сделал не так? Разве она сама не сняла с меня знак рабства?» — сияющая солнечная улыбка слетела с него, сменившись растерянностью и болью, словно обжигающей и раздирающей его изнутри.

— И не мечтай, Тигренок, — её голосом можно было резать стекло и замораживать птиц на лету. Непроницаемая маска треснула, и её разочарование, её обида, её горечь выворачивали его душу наизнанку. Словно это её поманили свободой и снова посадили на цепь. — Ты не уйдешь от меня так просто.

«Я не собираюсь уходить, разве ты не видишь? — ему хотелось кричать от безысходности. — Посмотри на меня, Шу, я люблю тебя, я останусь с тобой, только позволь», — он не мог сказать ей ни слова, только склонил голову покорно, и ждал.

Шу не видела его перед собой, не чувствовала его, не слышала непроизнесенных слов, ослепленная собственной болью. Он так обрадовался свободе, у него будто выросли крылья, готовые в ту же секунду унести его в бескрайние просторы. На свободу. От неё. Ей казалось, что он позабыл о ней, что её любовь не имеет для него значения, что он сейчас же хочет покинуть её, бежать без оглядки. Что в его прикосновении больше не было той упоительной страсти, той жажды и пыла, что утром. Только благодарность, и стремление… на свободу. Холодными, непослушными руками она взяла со стола полоску звездного серебра, испещренную рунами, и, откинув мягкие пряди с его покорно подставленной шеи, замкнула защитный артефакт, еле удерживая слезы.