Тиа Атрейдес - Песнь вторая. О принцессе, сумраке и гитаре.

Шу вела себя за столом, как настоящая принцесса, без этикета и изысканных манер не ступающая ни шагу. Ей так хотелось заставить Тигренка смутиться, почувствовать себя не на своем месте, стереть с его чувственных, соблазнительных губ уверенную, чуть озорную улыбку. Но её старания были напрасны. Ни мгновения замешательства перед дюжиной столовых приборов, ни секунды сомнения, когда по этикету полагалось поухаживать за дамами, непринужденный выбор нужной последовательности блюд… она смотрела, как Тигренок со здоровым мужским аппетитом и непередаваемым изяществом уминает четвертый вид десерта, и злилась. Нет, это чувство нельзя было назвать настоящей злостью. Скорее, неудобством. Откуда он такой взялся на её голову? Какого демона он смеет смотреть на неё так тепло, и так… она даже слов не находила. Словно сейчас подхватит её на руки и унесет в постель. И она не станет возражать, у неё просто не хватит на это сил. Шу казалось, что от этого взгляда она горит, и ей стоило огромного труда самой соблюдать ширхабов застольный этикет и не путать вилку с ложкой. Как он смеет? Это он должен гореть и смущаться! И Шу, собрав остатки самообладания (а скорее, упрямства) в кулак, одарила Тигренка таким жарким и откровенным взглядом, что любой нормальный мужчина бы на его месте задымился. Или свалился в обморок. Этот же наглец только улыбнулся ещё теплее и просиял невероятной синевы глазищами, словно приглашая её поскорее переходить от намеков к делу.

Принцесса не хотела себе в этом признаваться, но эта игра доставляла ей невероятное удовольствие. Она умудрилась дожить до восемнадцати лет, не узнав, что такое флирт. Она, конечно, не раз видела, как её собственные фрейлины хихикают, стреляют глазками и ведут какие-то идиотские разговоры с кавалерами, погружаясь в процесс с головой, а потом обсуждая это между собой. Ей казалось, что нет на свете занятия глупее, и для неё оставалось загадкой, что её фрейлины находят интересного в подобной бессмыслице. И вот, впервые в жизни она сама готова была и глупо хихикать, и нести чушь, и стрелять глазками, и вести себя, как последняя дура. С единственным её мужчиной, Даймом, ей и в голову не приходило так играть. С самого начала они были скорее друзьями, нежели влюбленными, да и всё произошло слишком быстро. С Даймом в принципе не было повода для игры — никаких тайн и недомолвок, никаких противоречий и непонимания. Они составляли с ним отличную пару увлеченных интриганов, и слишком много было интересных и волнующих занятий помимо игр между собой. Да и, честно сказать, завоевывать Дайма не пришлось. Здесь же… огромное поле для деятельности. Тигренок сам по себе стал для Шу стратегической задачей. Она совершенно не преувеличивала, когда говорила Баль, что, стоит ей сейчас позволить себе поговорить с ним, и они расстанутся навсегда. Шу не очень хорошо понимала, почему всё именно так, но не сомневалась в правильности этого знания. И для неё вдруг стало делом чести обмануть судьбу, найти тот единственно верный подход, что позволит ей повернуть вероятность в нужную ей сторону. Ей всегда нравилось ходить по лезвию, и в экстремальной ситуации она чувствовала себя, как рыба в воде.

Шу удалось немного отвлечься стратегическим планированием кампании и слегка остыть. Ей до дрожи хотелось позволить Тигренку сделать то, на что так недвусмысленно намекали его пылкие взгляды, но… ей казалось, что это не поможет ей удержать его. К тому же, Шу не желала идти у него на поводу. Она прекрасно знала, что упряма, как тысяча ослов, но вовсе не считала это недостатком. Ей нравилось быть упрямой, и сильной, и настаивать на своем. И она сама уложит Тигренка в постель, когда сочтет нужным, и ни секундой раньше.

Хилл так увлекся наблюдением за принцессой, что позабыл, где он находится. Какой контраст между внешней невозмутимостью и бушующей внутри неё бурей! Её аура ежесекундно изменялась, переливалась и мерцала то молоком, то голубизной, то различными оттенками лилового, то все цвета переплетались запутанными узорами, перетекая один в другой, мерцая и искря. Завораживающее зрелище. Жаль, он не умеет читать эти загадочные цветные письмена, только угадывать самые сильные эмоции. И сейчас на прекрасном выразительном лице Шу читалось прежде всего упрямство. Боги, да любая из когда-либо встреченных им женщин давно уже растаяла бы и позволила делать с собой всё, что ему угодно. Но только не Шу. Хила всё больше увлекала эта игра, это молчаливое противостояние. Впервые ему встретилась женщина, ни в какую не поддающаяся его обаянию, не желающая подчиняться ни ему, ни собственному влечению, готовая настаивать на своем, невзирая ни на что.