Александр Михайловский - Ярость славян

– Ты, господин, совершенно напрасно потратил свои деньги. Что бы ты с нами ни делал, не будем мы на тебя работать, и все. Можешь возвращать нас обратно, можешь пороть и убивать, но работать мы не будем.

– Погоди, Лютый, – бросил их новый хозяин на общепонятном славянском языке, уводя свою собственность в узкий проулок, в котором они все были бы укрыты от нескромных посторонних взглядов.

Ошеломленный тем, что ромей заговорил на его родном языке, славянин только поджал плечами и молча проследовал в переулок за человеком, которому он по законам Империи принадлежал со всеми потрохами. А патрикий Кирилл тем временем лихорадочно вспоминал повадки, манеры и прочий стиль поведения архонта-колдуна Серегина, который с первого момента умел входить в доверие к таким вот малым и обездоленным людям. Собственно, никакого сочувствия к этим рабам у патрикия не имелось, но он постарался его как можно лучше имитировать, ведь от их преданности, силы и ловкости в первую очередь зависела его жизнь. Походка его стала свободной, движения плавными и раскованными, а взгляд при разговоре был сосредоточен на глазах собеседника, создавая впечатление искренности и сочувствия. Хотя любой, кто хоть немного разбирается в физиогномике, прекрасно увидел бы, что это всего лишь игра, хотя и игра талантливого актера. Если бы патрикий не стал бы дипломатом и царедворцем, то карьера хорошего мима в цирке была бы ему гарантирована. Но купленные им только что рабы в основы мимического искусства посвящены не были, и с первых минут приняли игру за чистую монету.

– Ну что, хлопцы, – по-свойски сказал он внимательно смотревшим на него рабам, – на волю хотите? И не здесь, в Империи, а среди своих, или почти своих…

– Да ты, поди, все врешь, дядя, – недоверчиво скривился Лютый, а остальные рабы при этом дружно закивали в знак согласия, – заплатил за нас целую кучу золотых, а теперь баешь про волю. Так мы тебе и поверили. Наверняка затеял какое-то темное дело, а нас потом притравишь за ненадобностью, или там пристрелишь из самострела.

– Да нет, – проникновенно произнес патрикий, – вот тут ты, Лютый, не прав. Травить вас или стрелять мне нет никакого резона, потому что с вашей помощью я пойду в такую землю, в которой каждый ступивший на нее раб тут же становится свободным, и я просто не смогу не исполнить своего обещания. Мне туда очень нужно, и только вы, стремящиеся к свободе, будете способны помочь мне достичь этого места. Любой наемник, едва только мы отъедем из цивилизованных земель, предпочтет ограбить меня и тут же убить, в то время как вы, варвары, еще не чужды слову чести, которое вы будете держать невзирая ни на что.

– Да, ромей, – согласился Лютый, – слово чести для нас превыше всего, и если ты не врешь, то мы действительно, поклявшись, будем тебе надежей и опорой в твоем нелегком пути. Но если же ты солгал, то и все наши клятвы тоже не будут стоить ничего.

Патрикий широко перекрестился и торжественно произнес:

– Клянусь Иисусом Христом, который принял за всех за нас смерть на кресте, а также Богом-Отцом, Святым Духом, Божьей Матерью, райским блаженством своих покойных родителей, а также своей собственной жизнью и благополучием, в том, что я говорю, и буду говорить правду, правду и одну только правду.

Едва он закончил говорить, как в безоблачных небесах разнеслось приглушенное ворчание грома. Четыре раба и одна рабыня удивленно завертели головами в поисках источника этого странного грома, а сам патрикий, только что напыщенно и уверенно произносивший священные имена, вдруг приобрел вид нашкодившего школяра, которого схватил за руку строгий учитель. Хотя в принципе ничего страшного не произошло, ведь он пока еще не солгал этим людям ни в самой малой степени, а значит, и его клятва была действительной. Просто Бог-Отец, уже знакомый с таким существом, как патрикий Кирилл, решил скрепить ее своей личной печатью, как бы показывая, что в случае ее нарушения на клятвопреступника обрушится гнев не только земной, но и небесный, что сделает наказание немедленным и неотвратимым.

– Что это было, ромей? С чего это ты вдруг так переменился в лице при звуках этого грома? – спросил, наконец, Лютый, когда ему надоело наблюдать сменяющие друг друга разнообразные гримасы на лице патрикия Кирилла.

– Это был голос Бога-Отца, – пристукивая от возбуждения зубами, сказал патрикий, – вы, славяне, называете его Родом. Он только что подтвердил мою клятву своей печатью и тем показал, что едва только я вольно или невольно солгу вам, то он тут же покарает меня, разразив прямо на месте своей молнией.