Ольга Романовская - Словенка

— Моя вина, князь. Любое наказание приму.

— Ну, а тебе, Угрюм Первякович, не совестно ли? У отца с матушкой единственная ты отрада. Не видать тебе торговых ладьей, не плавать по Неву-морю.

Выбежала тут пред княжеские очи Матрёна, бросилась в ноги его коню.

— Не серчай ты на них, князь, одна я виновата, меня и наказывай. Из-за меня дрались, — говорила скороговоркой девка, а на глазах — слёзы. Ну, как тут не смилостивиться.

— Ступайте по домам, но впредь чтоб такого в Градце не было, — сказал так и к крепости поехал.

А Матрёна-то не к жениху бросилась, а к дроле своему, обвила шею его руками, зарыдала у него на плече. Недобро глянул на них Уварко, но промолчал, только кулаки сжал.

Разошёлся народ, девку неразумную осуждая, родным её сочувствуя.

Гореслава сидела на лесном берегу Соловки и бросала мелкие камушки, что отыскивала в песке, в воду; такие же они были, как бечета и ногат у Радости в жуковиньях. Сама не своя весь день была девка; что в руки ни брала — всё бросала. И пришла сюда, чтобы реке поплакаться. Так бы и повыдёргивала все волосья из её чёрной косы за очи тёмные, что ладо её прельстили! Но не посмела она, а потом подумала: зачем, не давал ведь он ей слова и не любит вовсе.

Уезжает он сегодня, князь светлый, людей лихих по лесам искать, а Радость — то эта Твёрдовна ждать его будет, на забрало по утрам выходить, вздыхать прилюдно. А ей, Наумовне, только здесь и выплакать своё горе можно.

Обвила девка руками коленки, прижала к ним головушку. За что, боги справедливые, так зло пошутили; мало ли ей смерти матушкиной, полона свейского? Вода, прохладная ещё, у ног плескалась; где-то недалече девки градские плескались, смеялись, и Заря с ними была, загорелая, стройная. Не понять ей, хохотушке, горя девичьего, любовного, ведь гуляет Власовна со статным чёрнобровым, и глядит он на неё так жарко да ласково…

Кто-то ехал берегом. Гореслава на ноги поднялась, слёзы утёрла.

Вершник, что её потревожил, оказался Ермилом. Остановил он коня супротив девки, спросил:

— О чём кручинишься, Гореслава?

— О доле своей девичьей; пустое всё. Скажи, Ермил, — сердечко в груди упало, — правда ли, что Светозар, князь наш, покинуть Градец сбирается?

— Правда. Сегодня ввечеру уедет. Весь Градец провожать будет.

— И она провожать придёт, — подумалось Наумовне.

Подойдёт Радость Твёрдовна к его коню серому, оберег князю свой отдаст, а Светозар её за то поцелует. Ох, не выдержит сердце девичье, не скрыть тогда думы тайной будет!

— И ты поедешь с ним, Ермил?

— Поеду, — с гордостью ответил парень. — Ждать будешь?

— Буду. Возвратиться вам всем живым.

Понял кметь, что не хочет девка дольше говорить с ним, повернул коня да и поехал своей дорогой.

…Весь день Гореслава вечера ждала, за окошко поглядывала: скоро ли солнышко зайдёт. За час где-то до заката отпросилась она пойти на улицу погулять, бросилась со всех ног к броду через Соловку. Сердечко бедное из груди выпрыгивало, но не от бега быстрого, а от предчувствия недоброго. Вернётся ли Светозар живым и невредимым — этого она не ведала. Нет, последней не Радости его повидать, а ей, Гореславе.

Притаилась Наумовна за ольховой порослей, до боли в очах в серую ленту дороги вглядывалась. И вот увидела: едет впереди прочих он, меч червлёный из-за мятля поблёскивает. А кметей — то с собой мало взял, на силу свою понадеялся: всего-то с дюжину с ним добрых молодцев. И зашептали сами собой уста девичьи поговорку-заговорку, которой бабы из их печища мужей своих на медвежью охоту провожали, только слова позабылись, да новые сложились:

— Ой, Перун, Небесная гроза, не гневися ты на ладо моего, не пускай в него стрелочки свои, а пусти в меня, неразумную. Ой ты, конь борзой, ты не спотыкнися дороженькой да вынеси ладу моего от ворогов. А ты, меч вострой, не затупися; ты, щит, не разломися. Возвратись ко мне, мой миленький, не покинь ты меня. Пусть стрелы мимо тебя пролетят, пусть ворогов твоих конь твой борзый потопчет, а меч верный порубит. А коли смерть за тобой придёт, то приманю я её к себе, лишь бы ты, мой ладо, жил да поживал, деток да славы наживал, не со мной, так с другой. Охрани тебя леший да водяной от людей и зверей; не оставь в милости его Свет — Солнышко.

Не услышал князь её шёпота, мимо проехал. А девка взглядом его долгим проводила и прошла вслед за ним несколько шагов, пока не затих в лесу стук копыт.

… Случилось так, что в конце хлебороста заболел Олежец. Поехал он к Неву-морю порыбачить; уехал здоровым, а возвратился хворым: вода холодная в море была, а тарок ветра лодку перевернул. Понадеялся на крепкое здоровье свой парень, одёжу мокрую не сменил — ну, и Огнея его и поймала… Зима Ярославовна уж и не знала, что делать, водила и к Банной матушке, да всё напрасно. Тут-то ей на помощь и пришла Гореслава. Сбегала девка в лес за берёзовыми почками, отыскала на пригорках душистую ромашку, заварила зерна овса и начала всё это парить да настаивать.